Беглый огонь - Александр Зорич

В общем, никаких доказательств, кроме интуиции, которая оживлялась при виде хищных харь и вороватых движений соседей по Бару, у меня не было. Я оставил бандосов – или, точнее, лиц, подозреваемых в бандитизме, – в покое и принялся глазеть дальше.

За длинным деревянным столом в центре общего зала, тесно сгрудившись, пировали «долговцы».

Как видно, у одного из них, обладателя окладистой каштановой бороды, был день рождения.

Все по очереди говорили тосты. Ну, там, чтобы, значит, у чувачка с бородой прибывало бабла и здоровья (хотя какое здоровье у завсегдатаев Бара на Дикой Территории?), чтобы к нему девчонки в очередь строились, чтобы «сколько взлетов – столько посадок». Ну, это я шучу малость, за такое летчики пьют, а у сталкеров говорят «сколько заходов – столько выходов». Из Зоны, в смысле.

Потом, само собой, за эти тосты всей гурьбой хлебали пиво и горькую.

«До дна, мля!» – неслось время от времени от их стола.

Ребята из «Долга» чувствовали себя в Баре как дома – говорили громко, не особенно стеснялись в выражениях, били посуду и, откровенно говоря, вели себя как пацаны, от которых все зависит. Иные даже блевали, не доходя до туалета, что лично я считаю поведением, не красящим радиоактивное мясо.

Конечно, «долговцы» имели на эти непотребства некоторое моральное право. Ведь это им принадлежал Бар. Это они нашли под него место и построили его с нуля.

Не будь их – и нас здесь сейчас не было бы. Ночевали бы по своим неотапливаемым схронам, а вместо «Гиннессов» пили бы спирт из фляжек.

Прозвучала очередная здравица в честь бородатого, и все «долговцы» вскочили со своих стульев, сомкнув пивные бокалы.

Гулко зазвенело стекло. Над помещением понесся запах пота, смешанный с перегаром, табачным дымом и запахом жареного лука.

И это бы еще ладно, но тут вся компания, уже изрядно пьяная, затянула:

Парня в Зону тяни, рискни,

Не бросай одного его,

Пусть в пси-поле одном с тобой —

Там поймешь, кто такой…

– О чем поют эти мужчины? – спросила меня Ильза, наклонившись совсем близко ко мне. Я почувствовал слабый запах, исходивший от ее поддельных волос. Запах цветов. Точнее, первоцветов. Запах гиацинтов в апрельском саду. Или этот запах почудился мне? Ведь минуту назад пахло только пивом, луком и подмышками!

– Они поют про то, что в Зоне главное – дружба… Дружба, понимаешь?

– Дружба… Да… – кивнула Ильза с самым серьезным выражением лица.

Я хотел сказать еще что-то умное. Сострить, может быть, этак в своем духе, с эффектным выходом на комплимент – ну хотя бы Ильзиному русскому. Но тут Иван бросил на меня ревнивый взгляд поверх своего пол-литра «Крушовице». И я счел за лучшее всем своим видом показать Ильзе, что я от нее устал, что разговор с ней для меня безумно скучен и что разглядывать присутствующих в баре в сто раз интересней, чем нюхать ее пахнущий гиацинтом парик.

Я отвел раздраженный взгляд и уставился в стену. Она же по совместительству окно.

Ох уж эти нарисованные окна с их нарисованным оптимизмом!

Все эти сады, березки и тучные здоровые звери!

А ведь я помню: раньше в Баре были нормальные окна. Со стеклами. Пусть и броне-, пусть и утолщенными. И хотя были они грязными и сквозь них ничего было не увидать, кроме внутреннего двора с двумя скрюченными грушами, они мне нравились. Но потом какой-то идиот (хотя мы знаем, что это был малолетний фанатик из «Монолита») выстрелил в окно из гранатомета, стоя на улице.

Кумулятивная струя, конечно же, с легкостью прошила оба утолщенных бронестекла. Начался пожар. Восемь человек погибли. А ведь если бы это был вечер по-настоящему людного дня, какой-нибудь пятницы, например, или субботы, в ловушке общего зала могли погибнуть не восемь, не десять, а все тридцать посетителей, среди которых, возможно, был бы и я…

В общем, когда окна заложили кирпичами, а кирпичи оштукатурили и зарисовали картинками, я не плакал.

У окна, на котором Сеней Питерским был изображен луг с барашками, беспечно пасущимися на нем, стояли старички: уже упоминавшийся Кабул, негодяй Быстров, везунчик Сержант и нытик Цыпа.

Все они дули вискарик и травили байки, как и положено бывалым.

Поймав мой взгляд, бригадир Кабул, наставник половины отмычек в Зоне, приподнял свой стакан.

Сделали это и остальные.

Мы с Тополем тоже подняли свои – мол, наше вам. Всего наилучшего и денег побольше!

Эх, люблю вольных сталкеров!

Никогда не лезут с лишними разговорами.

На все и на всех им положить.

Ни к кому и никогда нет у них претензий.

Каждую минуту покоя они смакуют как драгоценный напиток, потому что знают: этого напитка много не бывает.

Подходить к Кабулу и компании не было никакой необходимости. И без лишних расшаркиваний было ясно: если что случится, мы поможем друг другу.

Возле следующего за этим окна пировали ученые. Официант то и дело таскал им целые подносы душистых хрустких чебуреков и графины с мексиканской текилой «Лос Нуэвос Видентес». Чебуреки они жадно рвали зубами, а текилу быстро-быстро разливали по стопкам и употребляли. Употребляли, надо сказать, по всем правилам. По моей любимой схеме «кусни-лизни-опрокинь».

Лица у ученых были праздничные, чуть ли не восторженные.

Небось нашли какую-нибудь гадость, доселе неведомую, и теперь обмывают денежки, которые им очередной «Фонд Исследований Аномальных Феноменов имени Дрочибальда Пупкинса» за это дело отчинит. Кто-нибудь еще и научную степень отхватит, я не я буду.

«Ученые – хрены моченые», – говорил по их поводу Тополь. Вот кто ученых ненавидел!

К сожалению, у Кости имелась причина для такой ненависти.

Когда-то у него была жена. Жену звали Надя. Надя поехала к маме в стольный град Киев, чтобы помочь старушке продать кое-какую недвижимость, оставшуюся после смерти бабушки. Недвижимость Надя с мамой так и не продали, зато Надя часто ходила в ресторан «Тет-а-тет», что располагался на Крещатике.

В ресторане работала поваром Надина мама. Там же Надя встретила молодого кандидата наук в отутюженных брючках. Кандидата звали Витей, и был он светилом какого-то киевского закрытого института. Витя упал в обморок, когда случайно вместо туалета зашел на кухню, где Надина мама занималась птицей. (Его угораздило ввалиться ровно в тот миг, когда та сносила живой курице голову остро наточенным тесаком.)

Надя поднесла к носу нервного светила науки ватку, воняющую нашатырем. И первым, что увидело светило, придя в себя, было нависающее сверху крысиное Надино рыльце с густо наведенными помадой губами. В общем, Витя и Надя полюбили друг друга с первого взгляда. А вот Тополь пошел лесом. Такие примерно расклады.