Небо помнить будет - Елена Грановская

Дракон обрушился, выдохнув на него весь жар, демонстрируя всю силу мощных лап. Тяжелый, как металл. Жгучий, как лава. Острый, как бритвенное лезвие. Стихийный, как лавина.

Ничто ему не воспротивится. Никто. Он погребет под собой всех, кто встанет на его пути в одиночку.

* * *

Сколько раз приходится считать, резвясь в детские игры, чтобы дать время друзьям спрятаться, а потом найти их? Сколько секунд им дать? Десять, тридцать? Шестьдесят?

Почему так нельзя играть с драконом?

Констан уже устал считать. Он давно сбился со счета. Он снова начинал заново. Он никогда не начинал. Он снова заканчивал. Он никогда не прекращал.

Дракону требуется вечность, чтобы спрятаться?

Или чтобы спрятать свою жертву.

Ему удалось обыграть дракона.

Но на какой счет?

Сколько раз было «один»?

Каким по счету было это «два»?

Кто-то двигается рядом. Разве они с драконом не играли вдвоем, один на один?

Кто-то еще играл с ними, о чем оба не знали?

И на чьей этот «кто-то» тогда стороне?

Он прервал счет.

Он подошел к нему.

Остановился. Ждет.

Воздух зашевелился.

Отчего?

Это вернулся дракон. Нет?

Это «кто-то»?

Кто он?

Гонимый страхом мозг пытался расшевелиться.

Голова хотела ясности.

Хотелось видеть, а значит — контролировать ситуацию возле себя.

Счет окончен. И, кажется, довольно давно.

Кто из них охотник? Кто кого обманул?

Хочется видеть драконий зрачок. Страшный. Глубокий. Затягивающий в ловушку.

Хочется следить за движением его лап.

Хочется распахнуть веки и видеть…

Почему ничего не видно?

Дракон победил? Отобрал зрение? Навеки заточил во тьме?

Нет…

Боль. Жжение. Тысячи уколов. Зуд.

Что дракон сделал с ним?..

* * *

Констан шевельнулся и коснулся сухим языком своих потрескавшихся пылающих губ.

Он медленно приподнял веки.

Но увидел лишь размытое свечение.

Глаза тут же заболели, зачесались. Словно в них втыкали иглы, сыпали песок. Собрались слезы. Мучительно, горячо. Их соль будто разъедала зрачки и роговицу.

Дюмель поднял трясущуюся слабую руку, чтобы протереть глаза, но пальцы коснулись влажной марли.

Тут же свечение потускнело. Наступила тень. Послышался неразборчивый голос. Словно воздух в одночасье сделался тугим, резиновым, непроходимым и глотал все звуки, не давая Констану вновь встретиться с миром вокруг.

Шептание постепенно облекалось в негромкие ясные звуки. Мужской голос повторял одни и те же слова с одинаковой интонацией:

— Вы меня слышите?.. Вы можете осторожно приоткрыть глаза?.. Слышите меня?..

— Я… слышу… Кто здесь?.. Где я? — Дюмель хотел сглотнуть, но горло страшно пересохло.

Он остался жив. Лапы огненного дракона не схватили его. Или успели коснуться, но кто-то вытащил его из смертельной хватки хищного зверя. Кто?.. Который сейчас день?..

Тень отступила в сторону. Опять вернулось свечение. Констан дважды моргнул. Глаза невыносимо щипало и кололо. Казалось, в них вставлены негнущиеся металлические пластины, которые следуют за веками и режут роговицу. Опять собрались слезы.

— Вы в больнице, несколько часов назад вам была проведена операция на глаза. — Голос, мужской, зазвучал откуда-то со стороны. Кроме него добавились сторонние шумы: легкое и частое шарканье, тихий скрип, вздохи и кашель. — Вы поступили к нам вчера днем с обожженным телом, не критично, но пришлось повозиться. У вас многочисленные ушибы, сотрясение. В целом состояние стабильно удовлетворительное. Вы помните, что с вами произошло?

— Да, я… в конюшне, пытался спасти человека, который уже был убит и… вывести животных, лошадей. А потом… потом не помню, — произнес Дюмель.

Слова давались с трудом. Язык опух и не поворачивался. Руки и ноги не слушались. Голова отяжелела, будто наполненная влажным пляжным песком. На всё тело давила неосязаемая тяжесть, вжимала в кровать, жесткий матрас.

— Вы могли лишиться зрения. Мы сделали всё, что могли, что было в наших силах, чтобы сохранить его вам. На вас упало горящее перекрытие с крыши. Обожгло лицо. Пострадали глаза. К сожалению, зрение полностью не восстановится, не вернется. В ваших силах только поддерживать его сложившееся состояние. Я сочувствую вашей трагедии. Но если будете носить очки и принимать препараты, всё будет хорошо.

Дракон хотел убить его. Но смог лишь ослепить. И то не навсегда. Его сохранила Судьба. Он был под Ее покровом. Он благодарен Ей и Ему. Благодарен…

— А кони?.. — произнес Констан одними губами.

Голос ненадолго замялся.

— Одного спасти не удалось. Он сгорел.

Повисло тяжелое молчание. Дюмель страшился узнать, какого коня не стало: хромого или слепого. Он не хотел услышать ответ, не хотел знать, что один обречен на вечную тоску и одиночество без компании своего товарища.

— Кто меня спас? — вместо этого глухо прозвучал его голос.

— Этот человек пожелал остаться неизвестным. Но я его видел. — Во фразе проскользнула какая-то холодная нотка. — Так или иначе, вы проведете в больнице еще несколько дней. Я буду наблюдать за вашим состоянием. Старайтесь не трогать повязку, не чесать глаза, как бы ни хотелось. Сегодня вам придется побыть в ней. Вам нужен только покой. Вы еще слабы, организму требуется время, чтобы восстановится от перенесенного шока.

Голова кружится. С новой силой накатывает слабость. Столько событий… Ужасных, нехороших, печальных. Друг за другом. Всю его жизнь. Последние годы.

Почему, Господи… За что…

Зачем он обречен на муки земные в этот скорбный для Европы час — час Второй великой войны. У него самого столько личных забот и переживаний. А теперь эта трагедия, что чуть не отняла у него жизнь.

Это была часть наказания? Урок? Его урок? Ясное, прямое, сокрушительное поучение за то, что он когда-то в юности отступился от пути возжелания женщины и полюбил мужчину? Это возмездие — и прощение? Он не умер, значит, его простили? Значит ли это, он доказал, насколько сильна и чиста, искренна его любовь к святому небу? Это благодарение за испытания, что он сносит на земле? Это — что?.. Этому не найти ответ. Лишь принять, учесть и отблагодарить. Бесценное дарение. Второго шанса не бывает.

За кого он страдает? За себя, своих близких? За друзей, врагов? Всё человечество? Эти огненные стигмы, печати, оставившие след на его коже, врезавшиеся в душу? У него чуть не отняли зрение: плохо заживающая роговица, твердая, стягивает и иссушает глаза, давит на них — больно моргнуть, неприятно; слезы будто смачивают шершавый горячий металл. Тело покрыто ссадинами и синяками, порезами и ранками: деревянная балка, в половину роста, тяжелая, обрушилась на него с большой высоты и придавила к полу, не оставляя шансы на спасение. Он не смог пошевелится: сознание сразу же покинуло голову, словно птица стремительно выпорхнула