Беспокойный отпрыск кардинала Гусмана - Луи де Берньер

Косоглазый бывший начальник полиции только-только начал почесывать чирей на носу, мобилизуя красноречие, когда с улицы донесся крик:

– Кто-нибудь видел тварь? Твари никто не видал? – и оборванный странник прибыл на своей костлявой лошади.

– Ба! Это же трехсотлетний старик, – сказал Дионисио отцу и тут же об этом пожалел, когда генерал стрельнул в него озлобленным и покорным взглядом.

Дон Эммануэль, недавняя жертва странника, не упустил свой шанс и выскочил вперед.

– Вон тот видал, – сказал он, показывая на удрученного посла, свесившего голову на грудь. Посланник ненадолго очнулся, когда дрын старика треснул его по голове, а затем окунулся в прерывистый обморок, в котором ее величество королева кокетливо вскидывала ножки и декламировала непристойную переделку стиха «Парнишка стоял на горящей палубе».

Суматоха, вызванная появлением старика, совершенно перечеркнула речь полицейского, чье краснобайство невозможно было расслышать за шумом рукопашной схватки: визжали свиньи, направо и налево сыпались тумаки. Когда благие побуждения толпы утихомирить смутьяна иссякли, выяснилось, что тот спокойно сидит на заборе, откуда и наблюдает за потасовкой. Маме Хулии порвали платье, у генерала скособочился медальный иконостас, а дон Эммануэль куда-то пропал.

Когда день клонился из лета в осень, горожане преподнесли генералу «Орден Высочайшего Подъема имени Устройства» за служение демократии, а также наградили посла за то, что приехал и вследствие этого перенес столько треволнений. Потрепанные экскурсанты вернулись к вертолету, причем посла несли в гамаке.

У винтокрылой машины мама Хулия расцеловала Дионисио в обе щеки, при этом его обслюнявив, а генерал обнял сына и сказал:

– Дио, это был самый напряженный и чудной день в моей жизни.

– Ну что ж, папа, неплохо узнать, как живет половина человечества.

– По счастью, я из другой половины.

– Ну, где еще можно каждый день есть свинину?

– В Саудовской Аравии?

Они рассмеялись, а мама Хулия проговорила:

– Что-то у меня голова побаливает. Нельзя ли мне еще мешочек того шпината?

Генерал забрался в вертолет и увидел, что пилот крепко спит, а на коленях у него раскрыт порнографический журнал. Монтес Соса тихонько взял журнал и поманил Хекторо. Тот, тронув лошадь шпорами, подъехал, и генерал вручил ему глянцевое издание, сказав при этом:

– Думаю, вам понравится.

Хекторо перевернул журнал вверх ногами, перелистал страницы с раскоряченными красотками, над некоторыми серьезно задумался и отдал генералу.

– Извините, – сказал он, – но, по мне, у них не шибко волосатые, и потом, они ж почти все белые. К тому же я сейчас другую книгу читаю, уже на середине.

– Я возьму! – заявил Мисаэль, и генерал кинул ему журнал. Мисаэль засунул его поглубже в котомку, так широко улыбаясь, что на всех его золотых зубах вспыхивало солнце, а генерал посоветовал:

– Смотри, приятель, чтобы жена тебя с ним не застукала.

На следующее утро английский посланник проснулся в резиденции Монтес Соса в Вальедупаре, и в голове у него играли несколько оркестров караульного полка. Особенно выделялся турецкий барабан. Шелковый халат посол надел наизнанку, а тапочки – не на ту ногу. В холле он столкнулся с генералом, который надзирал за стараниями слуг начистить фамильную коллекцию колониального оружия.

– Ничего не помню из вчерашнего, – сказал посол. – Я хорошо провел время?

– Я не говорю по-английски, – ответил генерал единственной английской фразой, которую знал.

– Видимо, хорошо, – проговорил посол и пошел наверх одеваться. Состояние костюма его ужаснуло: на коленях брюки были вымазаны в земле, и от них отчетливо пахло детской неприятностью. В кармане оказались базальтовый фаллос на кожаном ремешке, великолепно украшенный рельефными ягуарами, и клочок грязной бумаги с каракулями.

Посол отнес их вниз и с грехом пополам набрал кастильских слов спросить генерала, что это такое.

– Это знак отличия, – сказал генерал, – «Орден Высочайшего Подъема имени Устройства», а в записке говорится, что ваши сапоги произвели на всех очень сильное впечатление.

В Кочадебахо де лос Гатос британцы слывут благородными людьми, потому что посланник, беспокоясь, не совершил ли чего недостойного в запамятованный день, заказал партию высоких резиновых сапог всех размеров, и их доставили из Лондона дипломатическим багажом. Он переправил сапоги в Кочадебахо де лос Гатос, где и по сей день их надевают по особо торжественным оказиям в строгой очередности, установленной советом неформальных лидеров города.

Я, Аурелио, говорю, а генерал Фуэрте записывает. Он мне уже сказал: «Аурелио, говори помедленнее», – и ручка у него скребется, как мышь. Я спрашиваю: «О чем говорить?» – и он отвечает: «Аурелио, рассказывай о себе, ц собираю сведения». Он говорит, я – словно редкая бабочка, и мне приятно, но виду не подаю. Нехорошо улыбаться, когда хвалят, это все равно как бахвалиться, а такая похвальба недорого стоит.

Я – это не я, или, если сказать по-другому, меня сразу несколько в одном «я», такая моя жизнь, и потому я разговариваю с генералом Фуэрте – бледнолицым. До того как во мне появилось мое третье «я», Аурелио не разговаривал с бледнолицыми, ведь с первого взгляда ясно – их нет. У них не было лиц, они – как альпака, как кошки, не любят смотреть в глаза и отводят взгляд. Белый смотрел на меня и видел аймара, он видел во мне племя, а не меня, и я тоже, глядя на него, видел только бледнолицего. Но теперь во мне три человека, и я хорошо вижу. Я жил среди разных народов, и для каждого у меня было свое «я», и три этих «я» в одном и есть я сам, но, может, это уже мое четвертое «я», quien sabe?[92]

Да, я был аймара, это видно по моей одежде, но она – лишь напоминание о той, настоящей, что давно сносилась. Моя широкополая белая шляпа напоминает грудь Кармен – еще одна причина, почему я ее ношу. На мне яркий разноцветный жилет, он богато вышит золотой нитью, а куртка – еще ярче, и на ней черным вытканы ламы, которых никто не видел уже сотни лет, потому что они все вымерли.

Аймара, скажу тебе, не добрый народ, эти индейцы не ласковые, как кечуа, у которых даже речь нежна, словно ласковый шепот. Кечуа радушнее нас; однажды случился большой пожар, и в нем уцелели только добрые души. Аймара любят драться на праздниках, мой брат в такой драке погиб. Я перепрыгнул через его могилу, чтобы вырасти. Брат расколол себе голову о камень, когда на ярмарке затеяли борьбу. Еще аймара напиваются огненной водой, едят одну картошку и оттого сильно глупеют; они воняют, потому что жалеют тратить воду на мытье; в здешних краях гибнет тело Пачамамы, и что бы я ни пил, сначала вылью немного на землю, ты видел, потому что Пачамама умирает от жажды. А виноват в этом Инти, Инти-солнце; оттого что нет воды, женщины моют волосы своей мочой.