Хороша была Танюша - Яна Жемойтелите

– Сергей Ветров, – коротко представился парень.

– Где только откопала такого? – тихо и почти сползая под стол, сказала Василиса.

Илья Волков присвистнул. И тут я поняла, что, кажется, это все. То есть для меня все. Таня нашла себе парня и скорее всего по уши в него влюбилась. И я бы сама в такого точно влюбилась, если бы, во-первых, не Таня. Главной всегда оставалась она. А во-вторых, у меня просто не было шансов. Ну разве бы обратил внимание Сергей Ветров на какую-то жирдяйку в очках, да к тому же еще и умную? Последнее обстоятельство нравилось только преподавателям, и то до определенного момента, пока я не начинала их поправлять. Например, однажды, когда услышала что-то про выполнение плана колхозниками нашей республики, выдернулась с места, что у нас же нет колхозов, а только совхозы. Преподавательница покраснела, а в конце пары вынуждена была признать, что я права, и извинилась за оговорку. Лучше бы я тогда промолчала, честное слово. Случай забылся, но мне почему-то было очень стыдно за себя.

Да-а, вот, значит, какой экземпляр. Я звучно, от души, вздохнула и уставилась прямо перед собой, на стенку, на которой висел финский календарь с лыжником. Лыжник куда-то очень спешил, и физиономия у него была далеко не интеллектуальная, но для лыжников, наверное, интеллект – не главное. Исподтишка я бросала взгляды на Сергея Ветрова, который устроился спиной к окну, против света, поэтому было непонятно, смотрит ли он на меня или нет. Хотя нет, конечно же нет. Его рука лежала на спинке Таниного стула, наверняка их коленки под столом соприкасались. Он, приникая к ее уху, то и дело что-то шептал, а она смеялась в ответ. Они были со всеми, но в то же время наедине, а я пила третий бокал «Медвежьей крови» и почти не закусывала. Потому что мою вилку кто-то успел присвоить, а просить другую не поворачивался язык, это представлялось вовсе неприличным, или я что-то напутала в правилах этикета. Илья Волков толкнул меня в бок: «Пойдем покурим». – «Куда?» – «На балкон». – «Я же не курю». – «А-а-а. Я думал, раз уж ты теперь пьешь, так, наверно, и куришь». – «Что? Нет». – «Тогда пойдем просто поговорим».

Чтобы выйти на балкон, надо было сперва вылезти из-за стола, а для этого согнать с насиженных мест пару-тройку сокурсников или же пролезть низом, под столом, минуя множество ног. Второе показалось проще, и я пустилась под стол вслед за Ильей Волковым, опасаясь только где-нибудь основательно застрять. Я вынырнула вслед за Ильей как раз из-под ног Сергея Ветрова, успев заметить, что на нем ослепительно-белые носки и линялые джинсы. Илья был худой, поэтому проскочил без проблем, а моя задница застряла на самом финише, Илья протянул мне руку, и вот, выскочив на свободу, я зачем-то сказала «здрасьте» Сергею Ветрову и, поправив юбку, поплыла на балкон. Наверняка он подумал про меня что-нибудь вроде «вот же дура набитая», потому что кто бы еще полез под столом.

Василиса жила на пятом этаже, и мне показалось, что балкончик, ограниченный фигурной решеткой, нависает над пропастью. Я всегда боялась высоты, а с пьяных глаз тем более. Поэтому, ойкнув, я стекла по стеночке на пол и уселась на корточки.

– Боишься? – хмыкнул Волков.

– Ничего не боюсь!

– Я покурю, ладно?

– Кури.

– Может, тебе еще вина принести?

– Нет-нет, не нужно.

Я чувствовала себя отвратительно. Голова кружилась, во рту стоял кислый вкус, а живот скрутило.

– Захочешь – скажешь, – он закурил и выпустил в воздух колечко сизого дыма. – Ты летом в Интуристе будешь работать?

– Н-не знаю. Не думала. А разве туда студентов берут?

– После первого курса с трудом, но берут. У тебя же хороший финский, могла бы и подработать.

– А что там надо делать?

– Экскурсии водить. Ничего сложного. Текст дадут, выучишь – и на автобусе по городу. Финны девушкам всегда колготки дарят, а еще им можно продавать сигареты, только лучше в номере, чтобы никто не видел.

Я прикинула, что вряд ли смогу продавать сигареты финнам.

– Сам продаешь, что ли? – спросила я с легкой издевкой.

– Случается. Гиду легче – его в гостиницу пускают без проблем. А то ведь только по паспорту, да и записывают, куда идешь и зачем. Вот за что я совок не люблю.

– Только за это?

– За это тоже. И еще за многое другое.

Мы все вообще не любили совок, нам казалось, что если порядки у нас дурацкие, то и люди на голову стукнутые. Нет, вроде ближайшее окружение было вполне продвинутое, даже с Василисой, которая по-прежнему обслуживала легкораненых, можно было вполне внятно поговорить, но тогда было непонятно, отчего же у нас даже колготок нет, сложно выпустить, что ли. Или, как говорили по Би-би-си, советская экономика ориентирована на войну, поэтому чего еще ждать-то?..

Я только попыталась устроиться поудобней, как вдруг поняла, что сейчас проблююсь прямо прохожим на голову. Вскочив на ноги, я пулей метнулась в комнату, а оттуда в туалет, боясь только не донести. Подняв стульчак, я почти вывернулась наизнанку, забрызгав унитаз вином и сгустками салата оливье. Слегка отпустило, и я перевела дух. Но тут скрутило живот, и вот, едва спустив колготки, я плюхнулась на унитаз. (Иногда, останавливаясь в гостевых домиках с крошечным санузлом, я думаю, как же это удобно – можно одновременно сидеть на унитазе и блевать в раковину.) Излив в унитаз накопившийся яд и спустив воду, я еще некоторое время провела в туалете, размышляя, а как же теперь появиться назад, ведь все наверняка прекрасно поняли, куда я отлучилась и почему пробежала мимо, зажав рот ладонью. Наверное, второпях я плохо закрыла дверь туалета или же вообще не закрыла, потому что в какой-то момент она распахнулась настежь и в проеме возник Сергей Ветров в линялых джинсах и ослепительно белых носках. Конечно же, он страшно смутился, сказал: «Ой, извини» и тут же захлопнул дверь, может быть, даже подперев ее с той стороны спиной, а я умерла на унитазе. И это далеко не гипербола, потому что я по-настоящему умерла – для него и для Тани тоже. Наверняка же он сейчас шептал ей в самое ухо: представляешь, пошел я в туалет, а там… А там на унитазе в стельку пьяная Сонька Крейслер. Да. Ну разве можно после этого жить?

Одернув юбку и набрав воздуху в грудь, как перед погружением в море, я вышла из туалета. На счастье, в коридоре никого не было. Отыскав свою сумку в груде одежды в прихожей, я выскользнула вон, на каменных ногах спустилась по лестнице, пересекла двор как во сне и очнулась только у себя дома. Там наконец я была в безопасности. Мама, конечно, удивилась, что я вернулась так рано, да еще с зеленым лицом: «Ты чем-то расстроена?» Я сказала, что порвала новые колготки, и разревелась как дура. Тогда мама обняла меня, что теперь случалось вообще очень редко, и прижала к себе, хотя я была раза в два ее больше и шире:

– Глупыха моя. Пусть это будет самая большая неприятность в твоей жизни.

Тогда я подумала, что она меня все-таки любит. Она – и больше никто в целом мире. И только пуще расплакалась.