Последний танец Марии Стюарт - Маргарет Джордж

Томас Морган твердо настаивал на том, что королеву Шотландии нужно освободить из заключения и возродить католицизм в Англии. Теперь Гилберт вез его письма для Марии в попытке восстановить линии связи. Его сочли надежным гонцом, достойным доверия. Мария оставалась недоступной уже несколько месяцев, с тех пор как ее поместили под надзор Паулета. Должен быть какой-то способ обойти его вместе с его строгостями.

У католиков, живших в окрестностях замка, имелись немалые средства; Гилберт знал их с самого детства, и они доверяли ему.

Ему предстояло пережить несколько волнующих месяцев, пока он не устанет от этой работы. Он был благодарен за то, что не успел стать настоящим католическим священником, так как любой из них, кто приезжал в Англию из-за рубежа, отныне считался изменником. Да, атмосфера накалялась; даже Елизавета, известная своей терпимостью, предприняла суровые меры ради защиты национальной религии.

Стремится ли он к тому, чтобы Англия снова стала католической страной? Честно, от всей души? Он задал себе этот вопрос, хватаясь за поручень, скачущий между волнами, как человек на брыкающейся лошади.

Что ж, это было бы приятно… Было бы славно вернуться к старым обычаям.

«Но волнует ли это тебя на самом деле? – спрашивал он себя. – Имеет ли значение для тебя, латинские или английские молитвы возносятся у алтаря? Ближе к делу, не все ли тебе равно, будет ли это англиканское причастие или евхаристия? Как думаешь, тебя это заботит?»

«Не заботит, – ответил он сам себе. – Но я работаю ради общего дела; это гораздо более увлекательно, чем чинить обувь или ухаживать за больными».

Он уже мог различить впереди берег Англии. Скоро он будет на месте.

Судно обогнуло Дувр и причалило к берегу в Рае, маленьком порту в графстве Сассекс. Говорили, что отмели там довольно коварные, с песчаными банками и подводными течениями, но швартовка прошла благополучно. Гилберт собрал свои вещи и сошел на берег, испытывая прилив бодрости. Его багаж был минимальным, чтобы избежать любых подозрений или обыска. Только письма, которые он имел при себе.

Когда он шел по порту мимо причалов и складов, кто-то положил руку ему на плечо.

– Вы не прошли через наш пост, – произнес голос, и Гилберт обнаружил, что смотрит в лицо одному из королевских таможенников. – Пойдемте, сэр.

– Прошу прощения, сэр, – небрежно ответил Гиффорд. – Я не заметил таможенной будки, и капитан не направил меня к ней, потому что при мне нет никаких товаров или багажа. Я обычный пассажир.

– Пассажир? По какому делу?

– Я простой англичанин, который возвращается домой. – Он притворно вздохнул. – Я так соскучился, и моя мать…

– Где вы находились?

У него не имелось безупречного ответа на этот вопрос. Изгнанники жили в Нидерландах, как и во Франции. Рим был слишком подозрительным, как и Испания.

– В Париже, – наконец ответил он. Визит в Париж мог означать что угодно: учеба, служба при французском дворе, культурные дела, женщины, наемная служба.

– Где ваш паспорт?

Гилберт послушно предъявил паспорт. Его документы были в полном порядке, никаких фальшивок.

– Подписано Уолсингемом, – сказал таможенник.

– Но там не сказано, по какому делу, – заметил его коллега.

– Как долго вы пробыли в Париже? – спросил чиновник.

Прежде чем Гилберт успел ответить, они схватили его и приступили к обыску. Они забрали кошель с личными вещами. Письма были спрятаны между слоями кожи, но когда опытные пальцы нащупали утолщение, в тусклом полуденном свете блеснуло лезвие ножа, и они вывалились наружу.

– Ага! – Они разобрали документы. – Кое-что, предназначенное для королевы Шотландии? Думаю, вам будет лучше рассказать вашу историю секретарю Уолсингему.

Хотя короткий декабрьский день только начинал клониться к закату, Уолсингем уже зажег свечу на столе и теперь немигающим взглядом смотрел на Гилберта, сидевшего напротив него. Желтый свет делал кожу Уолсингема еще более мертвенно-бледной, чем обычно. Он рассматривал свою добычу темными блестящими глазами; двигались только зрачки, но не голова.

Это оказало желаемое воздействие; Гилберт занервничал и начал ерзать.

«В самом деле, этот человек похож на испанца, – подумал Гилберт. – Такой же смуглый и мрачный. И неподвижный. Он совершенно не двигается и ждет. Говорят, Филипп Испанский выглядит так же. Тихий, спокойный, всегда владеет собой».

Почему он ничего не говорит?

Уолсингем продолжал смотреть на него. Он скрестил руки на груди, как человек, глубоко задумавшийся о чем-то. Снаружи Гилберт слышал крики лондонских уличных торговцев, призывавших покупать подарки к Рождеству.

– Итак, вы шпион Моргана и королевы Шотландии, – ровным, невыразительным тоном произнес Уолсингем.

– Нет, я не шпион. Я возвращался домой в Стаффордшир, и Морган попросил меня передать обычное письмо. – Он улыбнулся в надежде на то, что его улыбка выглядит обезоруживающей и убедительной. Он хотел донести до Уолсингема: «Я простой сельский паренек. Я ничего не знаю о таких вещах».

– Чепуха, – отрезал Уолсингем. – Вы не возвращаетесь домой. Вы восемь лет не были на родине, и это уже не ваш дом. Вы солдат удачи, человек, не имеющий собственной страны.

– Нет, я…

– Современный человек, который стоит над местными распрями? Кому вы преданы, Гилберт? Католической церкви? Вашей семье? Думаю, нет. Мне кажется, что вы храните верность только одному человеку: Гилберту Гиффорду. Я прав?

Уолсингем продолжал мерить его ровным взглядом.

– Разумеется, я верен себе, но не только. Есть и более великие вещи…

– Такие, как королева Шотландии?

– Я не испытываю особенной приязни к ней. Я всего лишь предпринял скромную попытку помочь ей восстановить связь с внешним миром.

– Удивитесь ли вы, если узнаете, что я тоже хочу помочь ей восстановить связь с внешним миром? – спросил Уолсингем.

– О да, – со смехом отозвался Гилберт. – Ведь именно вы заткнули ей рот, чтобы она больше не могла строить заговоры. Это было сделано по вашему указанию.

– Да, но теперь затычка кажется мне слишком прочной. Вы меня понимаете, Гилберт?

– Да… да, понимаю.

– А известно ли вам наказание за переправку таких писем, как это? Смертная казнь. Увы. – Уолсингем беспомощно пожал плечами. – Хотите ли вы умереть за эту прекрасную даму, заключенную в замке Татбери? Потому что вы, несомненно, умрете.

– Если только?..

Уолсингем впервые улыбнулся:

– Значит, вас интересует «если только»?

– Да, разумеется.

В этот момент кто-то постучался, и вошел слуга с финиковыми пирожными и засахаренными фруктами.