Последний танец Марии Стюарт - Маргарет Джордж

– С удовольствием, – ответила она и повернулась к Мэри Сетон: – Мне кажется, я буду спускаться целый час. Давай поможем друг другу.

На нижнем этаже в каминах уже потрескивали дрова, и огонь свечей освещал белый гипсовый герб Шрусбери с двумя гончими, поддерживавшими его фамильный щит. На потолке комнаты с изысканным шестиугольным узором и сложным переплетением цветов играли длинные тени. Марии он немного напоминал Францию, один из больших охотничьих замков, воспроизведенный в миниатюре.

Шрусбери снял шляпу и теперь обмахивался ею.

– Здесь довольно жарко, – сказал он.

– Охота удалась? – спросила Мария.

Он ответил осторожно, словно опасался, что это завуалированная просьба.

– Да, взяли лань и двух оленей. Ах! – Он наполнил кубок подогретым красным вином с печеными яблоками, плававшими в большой чаше. – Собаки справились хорошо, особенно борзые и мои тэлботские гончие. Насколько я понимаю, ваш маленький терьер хорош в охоте на барсуков. Нужно будет как-нибудь взять его с собой.

– Боюсь, он стал слишком старым, – проговорила Мария. – Он не поспеет за вами, как и его хозяйка.

В комнате присутствовал один из сыновей Шрусбери, а также несколько его соседей из мелкопоместных дворян. Они, как всегда, смотрели на Марию, готовые запомнить каждую подробность, чтобы потом рассказать об этом. Шрусбери укоряли и за это. Члены Тайного совета жаловались, что он выставляет напоказ свою знаменитую пленницу.

«Что ж, теперь это почти закончилось, – с облегчением подумал он. – Мое пятнадцатилетнее заключение подходит к концу».

– Мадам, – тихо сказал он и поднес к губам кубок с вином. – Все обстоит так, как я слышал. Вас переводят на попечительство другого человека.

Кого – до сих пор это оставалось загадкой. Кто заменит Шрусбери? Это должен быть благородный, состоятельный и политически благонадежный человек. Роберт Дадли? Сесил?

– Это сэр Эмиас Паулет, – ответил Шрусбери.

– Кто? – Мария никогда не слышала о нем.

– Достойный джентльмен и верный друг сэра Фрэнсиса Уолсингема.

– Он… того же вероисповедания? – Мария знала, что Уолсингем принадлежит к радикальной фракции англиканской церкви, которую все чаще называли пуританской. Пуритане исповедовали строгий, воинственный протестантизм, который добродушный Мартин Лютер счел бы неудобным для себя. Они были духовными детьми Джона Нокса.

– Да, и даже более того, – ответил Шрусбери, и у Марии упало сердце.

После того как охотники разъехались и наступила ночь, Мария и Мэри Сетон направились в свои комнаты. Камины уже зажгли, и там было не слишком холодно. Пожилой отец Депре ждал их, чтобы прочитать вечерние молитвы, которыми они завершали каждый день. Члены свиты собрались вместе; в конце молитвы Мария добавила:

– И пусть Бог хранит нас, когда мы расстанемся.

После этого несколько человек подошли к ней, озадаченно глядя на нее.

– Я только что получила известие, что меня переводят под опеку нового… хозяина. Вероятно, он потребует сократить мою свиту. Я точно не знаю, но прошу вас помнить об этом, чтобы вы были готовы, когда это случится.

Не дожидаясь новых вопросов, Мария ушла в свою спальню. Она не хотела говорить об этом или о чем-либо еще. Решение отослать Мэри Сетон совершенно опустошило ее.

Они молча принялись расстилать постель; Сетон помогала ей легкими уверенными движениями, как она делала всегда. Перед отходом ко сну Мария взяла небольшой кофр со своими миниатюрами, стала вынимать их одну за другой и подносить к свече. Там хранилась миниатюра Франциска и его матери. Там был Дарнли, каким он выглядел, когда впервые приехал в Шотландию, и она сразу же вспомнила их встречу в туманном саду и почему влюбилась в него. Там была мать Дарнли, с которой Мария никогда не встречалась. Там было плоское лицо Екатерины Медичи и младенческое лицо маленького Якова. И еще там была… Елизавета.

«Лицо, которое я никогда не увижу, – подумала она. – Никогда в этой жизни. И все же… Если бы я только могла встретиться с ней…»

«Довольно, – приказала она себе. – Хватит об этом».

Мария завернула миниатюры и уложила их обратно в маленькую гробницу. Потом она встала и медленно направилась к распятию, висевшему над аналоем в обрамлении двух подсвечников. Она с трудом опустилась на аналой и посмотрела на старую любимую вещь.

Она помнила, как впервые увидела это распятие в комнате аббатства Сен-Пьер, когда принимала мучительное решение о возвращении в Шотландию.

«Тогда у меня ныло сердце, – подумала она. – Мне казалось, что боль всего мира заключена в утрате Франциска. Я и не подозревала, что это лишь начало. А потом пришла моя тетя Рене и поговорила со мной. Все казалось ясным и предопределенным».

Мария посмотрела на Мэри Сетон, тихо читавшую при свете свечи.

«Да, это правильно, что она должна отправиться во Францию. Хорошо, что я еще могу предложить моим слугам защиту и надежду на спасение. Господи, благодарю Тебя за то, что Ты пощадил тетю Рене. Сейчас ей шестьдесят два года. Пусть она будет здорова и прослужит Тебе еще много лет».

Она окинула взглядом комнату, которая была ее домом почти пятнадцать лет – дольше, чем любой другой дом. Все казалось близким и знакомым.

«Я находилась под опекой Шрусбери дольше, чем жила во Франции, – вдруг поняла она. – Теперь это тоже заканчивается. Я готова ко всему, что будет. Но боюсь, что все перемены в моей жизни будут только к худшему».

– Я ненавижу Татбери, – сказал ее секретарь Клод Нау, энергично растиравший руки, чтобы согреться.

– Это худшая из всех моих тюрем, – согласилась Мария.

«Если они решили сделать меня как можно более несчастной и ускорить мою смерть или окончательно изувечить меня, то не могли бы сделать лучший выбор, – подумала она. – Но я не верю, что они руководствовались подобными намерениями; я не хочу приписывать им такую дьявольскую изощренность. Им – или ей?»

– Я не могу работать в таком холоде, – проговорил он и отложил перо. Февральский ветер завывал по всему замку, возвышавшемуся на сотню футов над равниной и открытому со всех сторон. На этот раз Марию поселили в хлипком деревянном здании под названием «сторожка»; некогда оно служило охотничьим домиком для дворян, приезжавших в Нидвудский лес для отдыха и охоты. Но теперь в стенах зияли щели, а окна были дырявыми. Кроме того, сторожка примыкала к земляному валу перед бастионом, так что солнечный свет и свежий воздух не могли проникнуть туда с длинной стороны, и внутри царила такая сырость, что любая мебель со временем покрывалась плесенью.

Двор замка превратился в глинистую кашу, а единственное его подобие находилось на маленьком огороженном участке рядом с конюшней и больше напоминало свиной хлев; вонь уборных, опустошаемых прямо через стену, отравляла воздух, а от болота у подножия холма поднимались гнилостные болезнетворные испарения.