Небеса нашей нежности - Анна Велозо

– Но я рада, что вскоре мы отправимся домой, – завершила она свой рассказ. – Когда мы приедем в Париж, уже наступит лето, и мы сможем и там купаться в море.

– Но десять дней до моей свадьбы ты ведь потерпишь, верно? – осведомилась Ана Каролина.

– Солнышко, я ни за что в мире не пропущу свадьбу! Это же такая возможность принарядиться! Знаешь, я купила потрясающее голубое платье как раз для этого случая.

Ана Каролина рассмеялась, как и все остальные.

– Да, это главная цель всей этой церемонии. Все смогут принарядиться.

– Ну конечно. Я рада, что ты поняла это уже сейчас, ведь некоторым людям требуется полжизни, чтобы постичь эту мудрость.

Все смеялись над шутками Марии. Энрике делал вид, что ему весело, чтобы его не упрекнули в занудстве. Но ему не нравилось то, что она говорила. Для него брак был священен. Он любил Ану Каролину и готов был принести священные обеты, поскольку не представлял себе жизни без нее. Он верил в слова, которые произнесет у алтаря: «…Любить тебя и заботиться о тебе в радости и в горе». Свадьба же не костюмированный бал! Дело было не в том, чтобы пригласить побольше людей и потратить колоссальную сумму на сказочный праздник, о котором можно будет рассказать внукам.

Виктория и Леон тоже думали о своем.

Леон с улыбкой вспоминал свою свадьбу. Тогда обстоятельства были не столь радужными – он знал, что Виктория согласилась выйти за него, чтобы обрести самостоятельность, – но Леон был счастлив, потому что любил ее.

Виктория же размышляла о будущем. С ее точки зрения, смысл брака состоял в первую очередь в том, что замужние женщины получали больше прав. Что будет, если движение за права женщин однажды добьется успеха? При ее жизни этого, конечно, не случится, но, может быть, лет через сорок-пятьдесят… Станут ли тогда люди вообще вступать в брак? И что это за странная структура – брак? Чем дольше она думала об этом, тем более странным ей казалось, что двое клялись быть вместе всегда, причем обычно это были люди молодые и неопытные, не представляющие себе, на что соглашаются, даже не всегда хорошо знающие друг друга.

– Ты такая задумчивая, Вита. Вспоминаешь о своей свадьбе? – Жоана мягко улыбнулась.

Виктория едва сдержалась, чтобы не нагрубить подруге. Постепенно Жоана начинала действовать ей на нервы своей болтовней о прошлом. Всегда ли так было? Или она к старости стала столь сентиментальна?

– Я уже почти сорок лет пытаюсь ее забыть. – По тону Виктории было непонятно, шутит она или нет.

Макс громко рассмеялся – пожалуй, слишком громко. И Виктория подумала о том, все ли хорошо у Жоаны с мужем, или их брак не так уж идеален, как они пытаются его представить. Ей самой Макс и Жоана казались образцовыми супругами, особенно когда она ссорилась с Леоном. Собственно, она не хотела этого знать. Лучше верить в счастливый брак Жоаны и Макса, раз уж ей с Леоном не так повезло.

– …И роняет поднос, а пес принимается лакать пролитое пиво, – рассказывал Морис.

Все расхохотались.

Так и должно быть. Юность должна быть беззаботна. Нужно радоваться предстоящей свадьбе, веселиться с гостями, а не предаваться печальным мыслям.

– А помнишь Забадо? – спросила Жоана, глядя, как молодежь заливается смехом.

Казалось, что за столом сидят две группы: молодежь и старики, каждая в своем мирке.

– Этот свинтус стоил нам целого состояния, – улыбнулся Леон.

– О, я всегда думала, что вам его подарили.

– Да, я его, так сказать, спасла. Но сколько мебели он погрыз, сколько платьев испортил, к скольким прохожим ластился, пачкая их дорогую одежду! А чистку и починку приходилось оплачивать мне, – ответила Виктория.

– Это все потому, что его не дрессировали, – пожал плечами Леон.

– Потому что ты этим не занимался.

– Потому что это был твой пес, а не мой.

Жоана понимающе улыбнулась, и выражение ее лица довело Викторию до белого каления. Она знала, о чем та сейчас думает: «Некоторые вещи не меняются». К счастью – считала Жоана. К несчастью – считала Виктория.

Вдруг она заметила, что молодежь больше не смеется. Женщина прислушалась – и замерла от ужаса.

– Нет, он выжил. Он сейчас в больнице в тяжелом состоянии, – мрачно произнес Энрике.

– Это ужасно, – с неуместной живостью отметила Мария. – Но я думаю, что если ты сам идешь навстречу опасности, пускаясь в такую авантюру, то должен понимать, чем это грозит. Любой пилот бросает вызов судьбе. Мне вовсе не жаль твоего друга, Энрике, как бы жестоко это ни звучало.

«Друга?» – с испугом подумала Виктория. Этот мальчишка Карвальо был другом Энрике? Это кое-что объясняло. Краем глаза она следила за реакцией Аны Каролины, и увиденное потрясло ее до глубины души. Виктория ожидала, что ее дочь побледнеет, скомкает салфетку, с трудом сглотнет. Но та многозначительно переглянулась с Леоном. Почему? Они знали какой-то секрет? Тот, который она пыталась выведать при помощи частного детектива?

Ана Каролина резко встала из-за стола и вышла из комнаты, не промолвив ни слова. Виктория, хмурясь, посмотрела на Леона. Им стоило о многом поговорить.

Энрике, похоже, и не заметил ухода своей невесты. Он в ярости уставился на Марию и дрожащим голосом произнес:

– Ты самая эгоистичная и поверхностная особа из всех, кого я знаю, Мария. Как бы жестоко это ни звучало.

Впервые Виктория слышала, чтобы Энрике позволил себе такое резкое замечание. Он сразу вырос в ее глазах. Но, к сожалению, эти его слова испортили всем настроение, и остаток ужина прошел в молчании.

Антонио настоял на том, чтобы только его отец присматривал за квартирой и приносил ему почту. Мысль о том, что его мать начнет копаться в ящиках и пригласит к нему в квартиру горничную, которая все приведет в порядок – в ее порядок, – вызывала в нем ужас. Не то чтобы Антонио хотел что-то скрыть. Но позволить матери вторжение в свою жизнь после того, как он приложил столько усилий, чтобы освободиться от ее влияния, было бы ошибкой. Ему было уже почти тридцать, а она вела себя с ним как с трехлетним. Уж лучше попросить отца взять на себя эту обязанность.

И отец исправно приносил Антонио письма, газеты и журналы. Письма приходили со всех концов света. Похоже, новость о его падении разлетелась быстро. Многие спрашивали его о причинах аварии, но Антонио до сих пор ничего не помнил. Мысль о том, что коллеги сочтут его легкомысленным или, что еще хуже, неумелым летчиком, сводила его с ума. Он хотел бы сказать, что проблема была в моторе, но наблюдения рыбаков опровергали эту теорию. Биплан, у которого отказал мотор, не падает боком вниз, особенно в такой солнечный и безветренный день. Обычно он летит еще некоторое время, за которое пилот пытается совершить аварийную посадку. Может, он заходил на вираж, и у него заклинило штурвал? Или свело судорогой ногу в тот момент, когда нужно было нажать на педаль? Все подобные объяснения казались крайне маловероятными. У него никогда не случалось судорог, а биплан находился в идеальном состоянии. По крайней мере, так обстояли дела за две недели до катастрофы – после этого Антонио ничего не помнил. Это было ужасно. Мысли об этом разъедали его изнутри.