Читающая по цветам - Элизабет Лупас

– Он не так уж плох, мистрис, если только ему не перечить.

Я почувствовала, что краснею, и еще больше натянула капюшон плаща на лицо. Есть ли на нем заметные синяки? У меня не было зеркала, а спрашивать, есть ли они, я не стану.

– До свидания, Джилл.

– До свидания, хозяйка.

Я, хромая, вошла в сад. Над остроконечными крышами высоких, узких домов всходило солнце, апрельское небо было синим и безоблачным. Мне придется возвратиться наверх, в эту ужасную комнату – о, Зеленая Дама, помоги мне – мне придется теперь жить в этих комнатах над таверной, вдали от королевы и двора, в обществе только одного человека – Рэннока Хэмилтона, но я смогу украдкой, на несколько минут, приходить в этот крошечный сад, чтобы поговорить с цветами, с лекарственными травами, с грушевым деревом.

Я дотронулась до дерева. Его кора была шершавой, чешуйчатой – стало быть, это старое дерево. Оно только что зацвело. Мне хотелось знать, что оно скажет – пристанут ли ко мне разлука и одиночество, которые символизировал грушевый цвет, навсегда, до конца моих дней?

Но грушевое дерево молчало. Я могла трогать его, могла ощущать сладковатый, слегка отдающий мускусом запах его цветков, но это было… всего лишь дерево. Оно не говорило со мной.

Я подошла к лекарственным травам. Здесь росли мята и штокроза, рапунцель и розмарин, шалфей и тимьян, посаженные, как в крестьянском огороде, вместе с маргаритками, гвоздикам и цветами водосбора. Я нагнулась – как же болели мои мышцы, мне казалось, все мое тело было один сплошной кровоподтек – и провела рукою по листьям, высвобождая их запахи. Сладкие, пряные, отдающие фруктами, смолистые. На ощупь одни были бархатистыми, другие сочными и жесткими, третьи колючими, четвертые гладкими. И все. Передо мною были просто растения.

Несколько мгновений я проплакала, одна-одинешенька в крошечном дворе на задворках убогой таверны в Каугейте. Я отчаянно тосковала по Грэнмьюару и морю и моим садам, по Майри и тетушке Мар, по Сейли и Лилид, и – если быть до конца честной, унизительно честной – по Никола де Клераку, который спас меня той ночью на Хай-стрит, который помогал мне в поисках убийцы Александра, который по секрету рассказал мне, как его мать насильно выдали замуж, который прошептал мне “Je t’aime, ma mie”, а потом покинул меня, отдав на растерзание Рэнноку Хэмилтону по приказу королевы. Мне хотелось вдоволь выплакаться в его объятиях. Мне хотелось убить его.

«Прости меня, Ринетт».

На одно слепящее, кроваво-красное мгновение мне захотелось убить их всех.

К счастью, это мгновение прошло. По крайней мере, оно выжгло слезы в моих глазах.

Довольно плакать.

Теперь мне надо было сохранять холодный рассудок и думать и планировать.

Первое. Глупо и опасно замышлять убийство Рэннока Хэмилтона, что бы он со мной ни сделал. Я не хотела, чтобы меня повесили перед городской тюрьмой, так что покамест он был хозяином положения. Что ж, я сделаю вид, что покорилась, и стану ждать, пока колесо Фортуны не повернется. Потому что рано или поздно оно повернется. И, возможно, я даже смогу отыскать средство, чтобы подтолкнуть его.

Второе. Все верят, что ларец все еще у меня или что я, во всяком случае, знаю, где, в каком тайном месте, он спрятан. Очень хорошо, пусть верят. Я перестану отрицать, что знаю, где он теперь. Я найду способы повернуть их уверенность в моей осведомленности против них самих. Я смогу восстановить Рэннока Хэмилтона против Роутса, Роутса против Морэя, а Морэя – против самой королевы. Я смогу это сделать, потому что единственный человек, который знает правду – это тот, кто в действительности взял ларец.

Если этот человек взял его, чтобы выгодно продать заключенные в нем секреты, то правда скоро выйдет наружу. Но если тот, кто забрал его из подвала под часовней Святой Маргариты, собирается использовать его содержимое, чтобы самому узнать секреты всей шотландской знати и таким образом добиться власти внутри Шотландии, тогда… тогда он будет держать свое обладание ларцом в глубочайшей тайне, и у меня будет какое-то время для осуществления моих планов, по крайней мере до тех пор, пока не появятся слухи.

Так кто же его взял?

Кто знал о потайном подвале?

Я сразу же исключила бедного дряхлого аббата из Данфермлина во Франции. Мария де Гиз – доверила ли она этот секрет кому-либо еще? Могла ли она написать о нем во Францию, своей собственной матери, герцогине Антуанетте де Гиз?

Король Иаков, конечно же, знал. Леди Маргарет тоже знала. Если ларец взяла леди Маргарет, она будет держать его за семью печатями. Она использует его содержимое, чтобы сделать Морэя регентом, чтобы сделать его королем, и она станет делать это так, что он сам будет верить, будто он возвысился благодаря своей собственной силе и текущей в его жилах королевской крови.

Я снова провела по растениям рукой. Если бы они поговорили со мною, прислушалась бы я к ним, смягчила бы свое сердце, сделала бы что-нибудь по-другому?

Я уже никогда этого не узнаю, потому что они не стали со мною говорить. Я распрямилась, расправила плечи, тыльной стороной ладони вытерла со щек слезы и отправилась наверх.

Когда Рэннок Хэмилтон наконец проснулся, я сидела у окна, глядя на восходящее солнце. Я слышала, как он зевает и потягивается, затем неровные половицы скрипнули, и я обернулась.

Надо отдать ему должное – у него было красивое, сильное тело: длинные ноги, мускулистые плечи и руки, и каждый мускул был четко очерчен. Его грудь, руки и ноги покрывали волосы, густые и блестящие, словно шкура черного волка. Он не сделал ни малейшей попытки прикрыть свою наготу.

– Ну что, жена, – сказал он, – что ты теперь скажешь о своей языческой богине и ее вьющейся жимолости?

– Я бы сказала, что вы избежали ее визита.

Он засмеялся. Если злобный волк может быть самодовольным, то он всем своим видом выражал горделивое самодовольство.

– А еще я сказала бы, что она живет в Грэнмьюаре уже тысячу лет и проживет там еще столько же, и если вы думаете прибрать Грэнмьюар к рукам, то вам было бы лучше заключить с нею мир.

– Я никогда не иду на мировую с бабами, хоть с богинями, хоть с Евиными дочками. Эта твоя Зеленая Дама покорится мне, как покорилась ты.

– Вынужденная покорность никогда не бывает искренней.

Он снова засмеялся.

– Я буду принуждать тебя к покорности, покуда ты не забудешь все, кроме того, что я твой господин, и в конце концов ты будешь пресмыкаться передо мной и умолять забрать у тебя ларец старой королевы.

– Я никогда не отдам вам ларец. – Произнося эти слова, я посмотрела на него и подумала: «Да, он у меня, и если ты предашь Роутса и Морэя, я, может статься, и отдам его тебе; кто знает? Но я никогда не стану пресмыкаться ни перед вами, ни перед кем-либо другим».

Он рассмеялся. Я видела, что он догадался о моих мыслях и заинтересовался.