Амнезия - Сэм Тэйлор

Джеймс закрыл блокнот и откинулся на кровать. Читать о том, как он сам постепенно загонял себя в угол, было невыносимо. Джеймс приложил глаз к трещине. В крошечном мирке по ту сторону стены садилось солнце. Белая кабина фургона отливала пурпуром, стекла в окнах дома по другую сторону дороги плавились в закатных лучах. Временами ветер шевелил ветви каштана, и тогда по окнам пробегала рябь; молодые листочки переливались всеми оттенками зеленого и золотого. Медленно (и все-таки слишком быстро!) цвета погасли, и фургон, дом и дерево снова обрели четкие силуэты в синем сумраке, освещаемом светом фонаря. Джеймс внезапно осознал, какой затхлый воздух в подвале.

Он глубоко вдохнул, но набрать в легкие достаточно воздуха не получалось. Голова закружилась. Джеймс поднес рот к трещине и втянул в себя ночной воздух. Свежий и прохладный, он просачивался внутрь тоненькой струйкой. От страха Джеймс задышал чаще. Он обернулся, и из пугающего мрака подвала на него взглянула смерть. Боясь, что задохнется во сне, Джеймс решил не ложиться. Он щипал себя за руки, тер глаза, и каждый вдох был протестом против удушающего объятия подвала. Не спи, доживи до утра, твердил себе Джеймс, а утром ты откроешь черную коробку… воспоминания вернутся… ты снова вдохнешь чистый воздух… и тогда…

Мысли мешались. Потерянный рай. Мягкая анестезия ностальгии. Постепенно дыхание выровнялось. Ближе к утру усталость пересилила страх. Джеймс лег и вскоре заснул.

Вниз, все время вниз, все глубже и глубже. Джеймс видел самый глубокий сон в своей жизни. Во сне он шел по знакомому туннелю, только без щелей в стенах, в абсолютной тьме. Вскоре пол под ногами начал идти под уклон. Земляной потолок с каждым шагом снижался, и вскоре Джеймсу пришлось горбиться, словно старцу, а затем, как младенцу, встать на четвереньки, а после — Джеймсу казалось, что миновали века! — по-змеиному ползти на животе. Туннель становился все уже и уже, и, чтобы продвигаться вперед, Джеймсу приходилось проедать себе путь, пережевывая сырую землю, самому становясь ее частью.

Стоило Джеймсу осознать, что он умирает и видит свой смертный сон, как впереди замаячило пятнышко света. В груди зашевелилась надежда. Он полз вперед и вперед, корчась и извиваясь. Мелькали дни, недели, месяцы, годы, туннель расширялся, но крохотный огонек не приближался ни на дюйм. Внезапно Джеймс очутился в темной комнате с невидимыми стенами и кроватью. Он протянул руку и коснулся источника света, который считал выходом из туннеля. Отверстие оказалось не шире пальца. Джеймс проснулся и заглянул в щель перископа.

Над Лаф-стрит вставало солнце, зажигая окна домов и листья каштана. Тени истончались, темнели и исчезали, чтобы снова возникнуть на другой стороне улицы. Окна розовели, алели и снова темнели. Теперь крошечный мирок в перископе освещали только фонари и луна, но вот слабый солнечный луч пробивал тьму, и все начиналось сначала. Джеймс наблюдал, как месяц растет, постепенно превращаясь в луну; листья на каштане разворачиваются, наливаясь яркой, а затем темной зеленью. В кроне появлялись желтые прожилки, листья краснели, коричневели, опадали, и вот уже дети пинали ногами сухие кучи и подбирали с земли каштаны. Шли дожди, обращая листву в жидкую грязь. Ветки слегка прогибались под тяжестью снежных шапок, небо наливалось свинцом, сыпал град, мела крупа, а потом голые тонкие сучья снова покрывались почками, из почек выстреливали зеленые листья, и снова наступала весна, и земля делала еще один оборот. С годами Джеймс высох и постарел, воспоминания о жизни до подвала таяли, растворялись, становясь легче воздуха… Он лежал на кровати, широко раскрыв глаза, позволяя невесомым и прекрасным образам в беспорядке проноситься перед мысленным взором.

И в этот миг я вошел в подвал.

Джеймс открыл глаза и заглянул в перископ. Рядом с его белым был припаркован черный фургон. Внезапно Джеймса страшно потянуло на свет, из подвала. Теперь он знал, что выбрал неправильное место.

Держа в одной руке черную коробку, в другой — черный блокнот, Джеймс поднялся по ступеням, открыл дверцу и вылез наружу. На кухне он поставил чайник и вышел в сад, где постоял, жадно вдыхая запахи, слушая птичье пение и чувствуя на лице ласковые солнечные лучи. Чайник засвистел, и Джеймс вернулся в дом.

Сварив кофе и соорудив бутерброд с ветчиной, Джеймс уселся под яблоней, блаженно жмурясь. Давно ему не было так хорошо, мешали только тревожные воспоминания о сне, который он видел в подвале. Чувствуя, что не сможет выбросить их из головы, если не перенесет на бумагу, Джеймс открыл черный блокнот и взялся за ручку:

Прошлой ночью я видел странный сон. Во сне я лежал на кровати в подвале и внезапно услыхал какой-то звук. Привстав, я обнаружил человека, спокойно сидящего на краю кровати и глядящего в перископ.

Самое удивительное, что, несмотря на непроглядную темень, его я видел четко, словно при свете дня. Именно поэтому я уверен, что все это мне приснилось.

Я узнал его, хоть он сильно изменился. Сейчас на нем была бледно-голубая футболка и джинсы, а не привычное черное пальто. Левая рука в гипсе, волосы успели обрасти, но это был именно он.

Я кашлянул, и он обернулся. Губы тронула улыбка, но глаза продолжали пристально разглядывать меня, словно ища чего-то. Лицо показалось мне знакомым, и я сказал ему об этом.

— Пожалуй, — согласился он, — хотя ты видишь его впервые, и пройдет еще немало времени, прежде чем ты увидишь его вновь.

Я хотел спросить, откуда он знает, но он продолжи:

— А вот я видел твое лицо. И хорошо его запомнил.

Я узнал голос. Почему-то звук его вызывал во мне неприятное чувство.

— Кто ты? — спросил я.

Он снова прильнул к перископу.

— Если я скажу, ты не поверишь.

— А вдруг поверю?

— Я — Малькольм Трюви.

— Пожилой чудак, увлеченный скрабблом?

— Я — Томас Риал.

— Несуществующий чешский философ?

— Я — Мартин Твейт.

— Вымышленный персонаж детективной истории времен королевы Виктории?

— Я — все эти люди, но их имена мне не принадлежат.

— Как же тебя зовут?

— Джеймс Пэдью.

— Какое совпадение, — протянул я с сарказмом.

— Если хочешь, могу доказать, — пожал он плечами. — Я знаю такие подробности твоей жизни, которые не ведомы никому, кроме тебя.

И он принялся перечислять имена моих старых школьных приятелей, адреса домов, в которых я некогда жил. Он знал даже девичью фамилию моей матери! Даже обстоятельства одного довольно стыдного происшествия, случившегося на мой восьмой день рождения!

Когда он закончил, я был вне себя от злости.