Солнечное настроение - Глория Му

– Можно я от вас позвоню? – спросила доктор.

– Звони.

Ирина достала записную книжку, отыскала нужный номер, набрала:

– Будьте любезны доктора Хвостова. Его коллега… Саша? Привет, это Ира Кузмич. Нормально, да тысячу лет не виделись. Обязательно. Саша, у меня к тебе просьба. В вашу реанимацию сегодня поступил больной Краско Игорь Сергеевич. Ты бы не мог узнать, как он там, и перезвонить мне? Какой еще любовник, дядечке семьдесят три года. Сашка, перестань балагурить! Охальник! Сашка, ты неисправим! Ценю! Конечно, ценю твое трепетное ко мне отношение. Сашка, не заговаривайся! Болтун! Таких вещей замужним женщинам не говорят! – Ирина кокетливо рассмеялась. – Саша, ну серьезно! Пусть к Краско хирурга пригласят, ему воспаление аппендикса ставили. Проследишь? Спасибо. Нет, именно целомудренным «спасибо» только и отделаюсь. Не из дома. Запиши номер и перезвони.

Продиктовав номер и положив трубку, Ирина повернулась к Степановой и встретила насмешливо-презрительный взгляд.

«Финтифлюшка! – обозвала ее мысленно Мария Петровна. – В хороших руках, может быть, из этой фифы и вышел бы достойный работник. Только хорошие руки давно поотрубали. Смазливая пустышка!»

– Не такая уж ты монашка и скромница, какой хочешь казаться. «Саша, перестань, ты неисправим», – передразнила Степанова, – ха-ха-ха, хи-хи-хи! Жеманница и сердцеедка первой статьи. Твоему мужу, – Мария Петровна кивнула на обручальное кольцо, – следует регулярно осматривать голову.

– Зачем? – удивилась Ира.

– Рога вовремя спиливать.

– Да как вы смеете! – в сердцах воскликнула Ирина. – Что вы себе позволяете?

Вспышка Ирининого гнева нисколько не тронула Степанову. Напротив, повеселила. Мария Петровна довольно рассмеялась:

– Задела за живое? Маску сорвала? А нечего было передо мной гимназистку-отличницу корчить! Знаю я таких, как ты. С виду правильные да порядочные, а на поверку шлюхи да развратницы.

– Кто? Я развратница?

Ирина посмотрела на свои руки. Они не тряслись, хотя должны были ходуном ходить, потому что переживаемые злость, волнение, ненависть достигли крайней точки. Ирина была честной и верной женой. Но у нее иногда, в глубине душе, вдруг появлялось желание ответить взаимностью на внимание, которое к ней проявляли посторонние мужчины. Эта «глубина души» находилась в таких дальних закромах, что и волноваться не стоило, а тем более винить себя или напрягаться в борениях с желаниями.

Любой человек может иметь маленький тайный порок. Например, испытывать странное желание стянуть шоколадку в супермаркете. И при этом он никогда не унизится до воровства. Но если человека, пусть случайно, обзовут воришкой, степень оскорбленности будет гораздо выше, чем если бы обвинили его в явных, наружных грехах. Все это Ирина прекрасно знала. Но одно дело теории, а другое – борьба с ними на практике. В словах Степановой был миллиграмм правды на тонну вымысла. Но именно этот миллиграмм привел Ирину в состояние, близкое к бешенству.

«Все! – подумала Ирина. – Терпение кончилось! Не дам этой гадине размазать меня по стенке. Прикончу! Она давно заслужила! Сама напросилась!»

Ира подошла вплотную к Степановой. Едва не касаясь друг друга, они стояли в центре комнаты. Мария Петровна поставила руки в боки, ухмылялась, подначивала: мол, давай, сопливая девочка, попробуй меня укусить. За секунду до того как заговорить, Ирина подумала, что у нее изо рта могут вылетать брызги. Очень хорошо! Старуха заслуживает быть оплеванной с ног до головы.

– Вы, Мария Петровна Степанова, меня глубоко оскорбили. Оставлять подобные выпады без ответа не считаю допустимым.

– Валяй, оправдывайся!

– Вы очень заблуждаетесь, считая себя выдающимся человеком, которому позволено издеваться над людьми. На самом деле вы – патологическая личность с измененным сознанием, с давно и полностью разъеденной моралью. Попросту говоря, вздорная старуха с мерзким характером.

– Сейчас расплачусь от огорчения!

Издевательскую реплику Ирина пропустила мимо ушей, продолжила:

– Вы беситесь, потому что жизнь отодвинула вас в сторону. Потому что вас никто не любит и никому вы не нужны. Это совершенно справедливо и заслуженно. Подлых развратных особ, которые бросают своих детей, язык не поворачивается назвать их женщинами, у нас не сажают в тюрьму. И напрасно! Вот если она задушит младенца в колыбели, тогда ее покарают. Что, подмывало дочь новорожденную придушить? Тюрьмы испугалась?

Мария Петровна резко побледнела:

– Ты на что намекаешь?

– На обстоятельства жизни одной выдающейся пусковицы.

– Откуда ты знаешь?

– От верблюда!

– Я этому верблюду лишний горб сделаю! Кто тебе сказал?

– Что сказал? Бездетная пациентка Степанова, вы никак разнервничались?

– Ирина Николаевна… О господи! Как твоя девичья фамилия?

– Не ваше дело! – Ира сделала шаг назад.

– Григорьева? Ты Григорьева?

– Это вас не касается!

Ирина еще отступила. Она уже жалела, что поддалась порыву, завела этот разговор.

– Ты Ира Григорьева?.. Моя… дочь?

– Ошибаетесь. У вас не было детей.

Мария Петровна дернула руками, точно хотела обнять Ирину, и безвольно уронила. Доковыляла до кресла и рухнула в него. Выглядела она крайне плохо – враз постарела лет на двадцать. В кресле сидела задыхающаяся девяностолетняя старуха.

Злость Ирины не улетучилась, бешенство не рассосалось, но ноги понесли к старухе. Ноги врача, привыкшего оказывать помощь страждущим, не слушались сознания, хотя и оно принадлежало тому же врачу.

Ирина взяла Степанову за руку, чтобы посчитать пульс. На секундную стрелку часов смотреть не понадобилось – пульс был крайне частым, сердце билось как у кролика.

«Капли или укол? – размышляла Ирина, возвращаясь к столу и роясь в своей сумке. – Капли, пожалуй, слабоваты будут». Она достала бутылочку со спиртом, намочила ватный тампон, протерла руки. Вытащила из бумажной упаковки одноразовый шприц, разбила ампулу, набрала лекарство. Еще один тампон смочила спиртом, подошла к Степановой, задрала юбку, протерла бедро, сделала инъекцию. Лучше бы, конечно, в ягодицу. В бедро гораздо больней, но ворочать Степанову не хотелось, да она и не пикнула.

И Мария Петровна, и Ирина переживали странное раздвоение личности, точнее – раздвоение тела и сознания. Ирина действовала как врач-робот, профессионально, не испытывая сострадания к своей так называемой матери. Мария Петровна смотрела на дочь как на спустившегося с небес долгожданного ангела, но заговорила по привычке язвительно:

– Если думаешь, что я сейчас разрыдаюсь и стану описывать, как страдала без тебя все эти тридцать лет, то ты ошибаешься.