Я - убийца - Фридрих Незнанский

– И все-таки это так…

Гордеев достал фотографию Игоря.

– Этот?

– Он. Точно.

– Посмотри внимательнее.

Гордеев взял белую штриховку и нарисовал шрам.

– Нет. Шрама не было. И глаза добрые. Не такие. Впрочем, это ведь на гражданке снято? Как его зовут? C ним можно связаться? Мы могли бы ходатайствовать…

– Игорь Всеволодович Игнатьев… Родом из Рязани. Служил писарем.

– Писарем? Не может быть. Или спецназ, или десантура. Точно. Я этих ребят в деле видел, а он покруче. Словно с детства рукопашкой занимался… А говорил, москвич…

Эдик всматривался в фотографию.

– Он мне жизнь спас. Он многим жизнь спас. Я знаю по крайней мере пятерых, что уцелели под Хала-Юртом. Они все его опознают. Можете в липецкий ОМОН запрос сделать.

– Сделать запрос – не проблема. Сейчас уже поздно. На электричку ты уже опоздал. Так что располагайся на диване. Он тебя принял. Видишь, даже скрипит по-другому.

– Слушай, может, мне еще за одной сбегать? Растравил душу, мать твою…

Гордеев тоскливо вздохнул. С самого начала этого дела ему пришлось по разным причинам и с разными людьми выпить столько патентованной и не очень патентованной водки, что начал всерьез подумывать о Селигере, свежем воздухе и других прелестях свободной жизни. Но парень сидел сейчас перед ним, и глаза у него были больные. Не помог гипноз. Только время лечит таких людей. Как их назвать – Мученики Государства? Заложники Времени? Проклятые и Забытые? И Гордеев согласно кивнул. Эдик мгновенно исчез. Адвокат снял трубку и набрал Антоненко.

– Слушай, завтра с утра попроси, чтобы Игнатьева осмотрел врач. У него должно быть сквозное ранение под лопаткой и еще в области поясницы.

– Ты не мог позвонить раньше? Знаешь, сколько сейчас?

– Знаю. Только вот ты в своей кровати лежишь, а Игнатьев на нарах парится.

– Ладно… – буркнул Антоненко.

– И давай решай, с кем тебе лучше. С Зойкой или с женой. Развели, понимаешь, двойную мораль.

– Что?! Не понял…

Сон окончательно слетел со следователя.

– Ты соображаешь, что говоришь?

– Очень даже соображаю.

Адвокат повесил трубку и тут же набрал Мишу Калинкина. Услышал его заспанный голос.

– Мишка, что ты там за принцессу приволок?

– Какую принцессу? Кто это?

– Не узнал? Так я тебя за растление малолетних посажу.

– А, это ты… Чего ночью?

– Женись, Михаил. Срочно женись. Нечего разводить двойную мораль.

– Какую мораль?..

Какую мораль, Миша в эту ночь так и не узнал, а Гордеев повесил трубку и искренне удивился, до чего же он опьянел. Нет, этот парень из Владимира – кремень. А что? И они в свое время… Но сколь ни силился, не мог вспомнить ничего героического из времен своей службы в армии. Удивился этому факту и даже обиделся неизвестно на кого. Неужели так и сгинет, не совершив ничего в жизни. Ни жены, ни детей. Дерево где-то растет, что на субботнике посадил. Диссертацию даже не защитил. Хотя и не подличал… А то, что невинных защищал? Что не позволил совершиться судебной ошибке. Может, и спас чью-то жизнь. Найдя в этом некоторый резон и успокоение, Гордеев сам не понял, как склонил голову на кожаный валик и уснул с блаженной улыбкой. Все-таки ему хватило.

Поэтому, когда появился с бутылкой гонец, адвокат уже сладко почмокивал. Эдуард прикрыл Гордеева пледом, пошел на кухню, достал из холодильника закусь и сел один на один со своими мыслями и прозрачной. О чем думал, известно только ему.

В последние дни у Бориса Антоненко дела по службе складывались самым замечательным образом. Перед аттестационной комиссией он успел-таки отовсюду собрать все нужные представления, в которых говорилось о честности, принципиальности и высокой квалифицированности следователя Антоненко. И был абсолютно уверен в положительном исходе расследования его службы. Руководство очень вовремя отметило и оценило его за прежние заслуги. Начальник следуправления сегодня вызвал и, видимо еще храня в памяти прежние неприятности, особенно как-то, отечески похвалил на оперативке. Перед всеми подчеркнул свое доброе отношение.

С отъездом несчастной Зойки на дачу к матери Гордеева постепенно устаканилось и в семье. Ничего не объясняя жене, назвав все «горящей путевкой», Борис отправил дочку в лагерь. И только он сам да еще одна верная тетка из отдела кадров, которая помогла с путевкой, знали, что этот лагерь находится на Азовском море. Под Мариуполем. Из служебного кабинета Антоненко каждый день звонил туда, справлялся. Пока ничего… Тьфу, тьфу, тьфу. Хотя, честно говоря, еще не известно, что опаснее: тут оставлять созревающую девку или безнадзорно отпускать в лагерь? Девка-то в этом году будто с цепи сорвалась! Одни шмотки на уме, танцы, мальчики…

Жену тоже хотел было спровадить подальше. Но та, как всегда обуянная беспочвенной ревностью, уперлась, как нарочно. И Борис решил про себя, что, раз уж она так настаивает, пусть разделит тревожную судьбу законного супруга. Ей будет полезно. Для смягчения характера. И обогащения жизненного опыта.

Обменные дела повисли. Лето. Полный штиль. Большинство народа, которое могло бы или хотело улучшить свое квартирное положение, ускакало на море. Или прохлаждается на дачах.

Вот и Мишка. Ту девицу, которую он объявил перед старушками своей невестой, уже поменял. Как говорит, одну крупную на двух помельче.

– В жару, – говорит тертый калач Мишка, – женщины должны быть мелкие и худенькие. Чтоб не потели. А крупные бабы, мягкие и горячие, особенно хороши под Рождество! И в крещенские морозы!

Эти две его летние мелкие девчушки, как русалки, защекотали нашего «народного» артиста и уволокли «на дно» – дома уже третий день не ночует.

– Тяжела и неказиста жизнь народного артиста! – Борис с удовольствием вспомнил Мишкину поговорку.

Но применил ее по отношению к себе. Потому что никак не мог решить, куда же сегодня отправиться, где приятно провести вечер? Не домой же идти в такую рань? В самом-то деле! Еще нет и десяти! Светло!

В конце концов победила идея прошвырнуться по бульвару. В надежде на приятные случайные знакомства.

На Сретенке посидел в кафешке, выпил пивка. Но, увы, ничего стоящего и подходящего.

«Старею, – печально подумал Борис, – еще недавно мне нравились практически все девки подряд. А теперь… Эта слишком молода, эта стара… У этой ноги не такие… У той груди отвислые… А эта с хахалем. Увы! Раньше меня не беспокоили такие мелочи. Старею».

В грусти он вышел на свежий воздух и медленным шагом направился вниз по бульвару в сторону Трубной площади, планируя посещение общественного туалета. После пивка-то.