Милая девочка - Мэри Кубика

– Прошу тебя, не оставляй меня, – говорит она, затем подходит к кровати и начинает разрывать простыню, отбросив в сторону подушки и одеяло. Изо рта вырывается крик: – Оуэн!

Подняв голову, она видит меня, застывшую в дверях, не в силах пошевелиться от увиденной душераздирающей сцены, и опрометью бросается в туалет, где ее выворачивает.

Это случается почти каждый день.

Утром она чувствует себя не так плохо, но говорит, что это самые тяжелые дни в ее жизни. Постоянная тошнота ежеминутно напоминает ей, что Оуэн умер.

– Милая моя девочка, – говорю я. – Я готова сделать все, чтобы избавить тебя от этой боли, но, к сожалению, ничего не могу сделать.

Она рассказывает мне о последних минутах, проведенных в доме. Вспоминает, что звуки выстрела показались похожими на салютные залпы. Оконное стекло разлетелось вдребезги, впуская в комнату порыв морозного воздуха.

– Я испугалась и не сразу заметила, что Оуэн захрипел и стал звать меня. Он пытался вздохнуть, потом ноги его подкосились, и он упал. Я не понимала, что происходит. – Мия плачет и качает головой. Этот момент она вспоминает сотни раз в день.

Я глажу ее по плечу, стараясь успокоить. Повторяю, что не стоит вновь и вновь прокручивать в голове эту сцену, но мне ее не убедить. Она не может остановиться, не может держать эти страшные воспоминания в себе. Они не давали о себе знать, так дремлет лава в глубине вулкана, но настает день, когда она должна вырваться наружу.

– Оуэн?! – кричит она, вновь возвращаясь в то мгновение. – Пистолет падает из его рук на пол. Он протягивает ко мне руку. Везде кровь. Его застрелили. Он пытается ухватиться за меня, но продолжает падать. Я стараюсь удержать его, но он слишком тяжелый. Я падаю на него. Оуэн! Бог мой, Оуэн! – Из груди ее вырываются рыдания.

Она говорит, что внезапно перед глазами возникла идеалистическая картина итальянского побережья. Яхты, лениво покачивающиеся на волнах Лигурийского моря, вершины Приморских Альп и пики Апеннин. Дом из камня, затерянный в зелени на склонах холмов, где они живут, трудясь до седьмого пота. Она и он, человек, который был для нее Оуэном. Им больше не надо скрываться. Они обрели дом. В последнее мгновение Мия видит детей, бегающих между рядами пышно разросшихся виноградников. У них темные волосы и карие глаза, английские слова перемешаны с итальянскими. Бамбино, аллегро, веро аморе.

Она смотрит, как кровь течет по его телу и заливает пол. Кот бежит прочь из комнаты, оставляя за собой красные следы. Она оглядывает комнату, будто все происходит здесь и сейчас, в те минуты, когда кот сидит на подоконнике, как фарфоровая статуя.

Мия говорит, что он тяжело дышал, каждый вздох давался ему с большим трудом. Кровь заливала все вокруг. Ноги конвульсивно дергались.

– Глаза его стали стеклянными. Грудь перестала подниматься и опускаться. Я принялась его трясти: «Очнись! Очнись, пожалуйста!»

Мия падает лицом в подушку. Через некоторое время она поднимает голову и продолжает рассказ.

Когда конвульсии закончились, распахнулась входная дверь. Вспыхнул ослепительный свет, и мужской голос велел ей отойти от тела.

– Прошу тебя, не оставляй меня!

Утром Мия просыпается от того, что зовет его.

Она устраивается в спальне, мне отводится место на диване в гостиной. Она запрещает открывать шторы, не хочет впускать мир в свое жилище. Ей нравится темнота. Мия представляет, что ночь длится двадцать четыре часа в сутки, давая ей возможность предаваться своим мыслям и все глубже погружаться в депрессию. Мне с трудом удается заставить ее поесть.

– Если не для себя, то сделай это хотя бы для ребенка, – использую я последний прием, способный заставить ее жить.

Мия отвечает, что только это и удерживает ее в этом мире.

Она признается, что больше не может. Она говорит об этом не в истерике, не сквозь рыдания. Она думает о смерти, о том, как лишить себя жизни. Перечисляет мне все придуманные ею способы. Я слушаю и даю себе слово никогда не оставлять дочь одну.

В понедельник утром приезжает Гейб с коробкой из дома в Миннесоте – вещественные доказательства.

– Я хотел вернуть их матери Колина, – сообщает он, – подумал, может, ты захочешь взглянуть.

Он рассчитывает на прощение, но вместо этого получает укоризненный взгляд, полный презрения.

– Оуэн, – шепчет Мия.

Я силой заставляю ее выйти из спальни. Она садится на диван и отрешенным взглядом смотрит в телевизор. Вечерние новости – изобилующие словами «убийство», «смерть», «осужденный» – доводят ее до слез. Пытаюсь объяснить ей, что Оуэна убил не Гейб, но дочь отмахивается, говорит, что теперь это не имеет значения. Он мертв. Она не испытывает ненависти к Гейбу. Она не испытывает никаких чувств. Внутри ее пустота. Я пытаюсь оправдать его, оправдать всех нас, пытаюсь убедить ее, что полиция была там для ее защиты. Они видели в них лишь преступника и жертву.

Больше чем кого-либо Мия винит себя, твердит, что это она навела на него дуло пистолета. Она рыдает ночи напролет и просит у Оуэна прощения. Доктор Родос говорит с ней об этапах переживания горя: отрицание, агрессия, депрессия. Она обещает, что настанет день, когда Мия сможет смириться с потерей.

Мия открывает принесенную Гейбом коробку и достает серую толстовку с капюшоном. Она подносит ее к лицу и вдыхает запах. Нет никаких сомнений, что эта вещь останется с ней.

– Милая, доченька, – умоляю я, – позволь, я ее постираю.

От кофты пахнет ужасающе, но она не позволяет мне даже прикоснуться к ней.

– Не трогай, – предупреждает она.

Мия кладет толстовку с собой в кровать и представляет, что рядом лежит он и крепко обнимает ее.

Она везде видит только его: во снах, наяву, когда просыпается. Вчера я заставила ее прогуляться. Погода была вполне приличная для января, и я уговорила Мию подышать свежим воздухом. Мы несколько дней не выходили из дому, и я воспользовалась этим, чтобы убраться и отмыть ванну, которой не пользовались несколько месяцев. Обрезала и выбросила в ведро засохшие листья комнатных цветов. Айана предложила привезти продукты с рынка. Я прошу ее купить молоко и апельсиновый сок и еще что-нибудь, например букет цветов, чтобы Мия увидела, что жизнь продолжается.

Вчера Мия достала из коробки мужскую куртку, сунула руки в ее просторные рукава, и мы вышли на улицу. На ступеньках она останавливается и смотрит на противоположную сторону улицы. Она стояла бы и дольше, но я осторожно беру ее за руку:

– Пойдем, милая.

Я так и не поняла, на что Мия смотрела; в том месте не было ничего необычного. Лишь двухэтажное здание с лесами на фасаде.

Зимы в Чикаго холодные. То и дело по воле Бога температура опускается до тридцати градусов, видимо, для того, чтобы люди не забывали, что дни страданий приходят и уходят. Сейчас градусов тридцать восемь или тридцать девять. Дети выбегают на улицу в футболках, видимо забыв, как в октябре были шокированы таким холодом.