Мечта для нас - Тилли Коул

– И как мне жить, зная, что я не могу творить вместе с тобой? Что не смогу закончить то, что мы начали?

– Мы закончим. – Я крепче ее обнял. – И мне наплевать, прикована ты к постели или нет. Мы закончим это произведение.

Она закрыла глаза.

– Обещаешь?

– Клянусь, – твердо сказал я. – А когда ты получишь сердце, мы услышим, как университетский оркестр играет нашу музыку в конце учебного года.

– Я не смогу играть, пока мы работаем, – жалобно пробормотала Бонни.

– Тогда я буду играть.

– Я не смогу делать записи.

– Я буду это делать за нас обоих.

– За нас. – На этот раз Бонни улыбнулась, и печаль исчезла из ее глаз. – За нас, – повторила она. – Мне нравится, как это звучит.

– Ах да, ты же у нас пишешь тексты песен.

Она кивнула:

– Это моя мечта – перекладывать слова на музыку, вдыхать в них жизнь. Исполнитель из меня так себе.

С этим утверждением я мог бы поспорить, потому что слышал ее выступление в кофейне в ночь, когда все изменилось.

– Я мечтаю сочинять для других. – Она взглянула на меня. – А о чем ты мечтаешь?

– Просто создавать музыку. – Я вздохнул. – Музыку, не лишенную смысла.

– Как думаешь, мы смогли бы объединить наши мечты?

Я улыбнулся, потому что и сам думал о том же: мы с Бонни вместе, она пишет тексты песен к моей музыке, привносит жизнь в придуманные мною мелодии.

– Смогли бы, – повторил я. Бонни зевнула. Ее глаза начали закрываться, а мне на память пришла ее песня «Крылья», которую я добавил к своему миксу. Я улыбнулся.

Наша мечта.

– Кромвель? – Бонни села и принялась натягивать пижаму. Я наблюдал за ней, не в силах отвести глаз. Она снова легла и закрыла глаза. – Кромвель, оденься, а то утром зайдет мой папа и застрелит тебя.

Несмотря на ноющую боль в груди, несмотря на придавившие меня десять тонн страха за Бонни и ее слабое сердце, я рассмеялся. Она улыбнулась, не открывая глаз. Я быстро натянул свою одежду, а потом снова лег рядом. Мне было наплевать, одет я или нет, застукают нас ее родители поутру или нет. Я притянул ее к себе вместе с одеялом, в которое она завернулась, и поклялся себе, что никогда ее не отпущу.

– Кром? – позвала Бонни сонно. Я улыбнулся этому уменьшительному имени.

– М-м-м?

– Я люблю тебя, – прошептала девушка, и из моей души изгладились все остатки злости.

– Я тоже тебя люблю.

Я думал о том, как долго Бонни боролась за жизнь, смотрел на ее бледные губы, слушал неровное дыхание, и у меня в голове зазвучала музыка. Мелодия, предназначенная только для одной Бонни. Музыка, которая придаст ей сил, вдохновит на дальнейшую борьбу.

Я решил, что запишу эту мелодию, как только доберусь до дома.

Потому что Бонни должна выжить.

Я не собирался терять близких людей, и больше всего меня пугала перспектива потерять Бонни, потому что я знал: мы с ней созданы друг для друга.

Ей просто нужно выжить.

Кромвель

Две недели спустя…

Я вернулся в общежитие затемно, зашел в комнату и задернул занавески. Истон снова валялся на кровати, а при моем появлении натянул на голову одеяло.

– Кром, какого черта?

Я подошел к нему и потянул одеяло на себя. Истон резко сел. От него разило алкоголем. Я только что вернулся от Бонни, но не сомневался: Истон тоже только что пришел.

– Вставай. Мне нужна твоя помощь, – заявил я, скрещивая руки на груди. На мольберте снова была недописанная картина в черно-серых тонах. Бог мне свидетель, я все понимал. Я видел, что Истон страдает: изо дня в день он ходил как потерянный.

Когда он заходил проведать Бонни, то неизменно улыбался, хотя было очевидно, что ей стало хуже. Она все реже появлялась в университете, у нее так ослабли ноги, что приходилось передвигаться на кресле-каталке, и ей было так трудно дышать, что каждый день нужно было использовать кислородную маску. Понимая, что происходит, я чувствовал, что и сам медленно умираю. Мне хотелось пронзительно кричать, когда я видел в ее глазах решимость. Теперь, когда Бонни брала меня за руку и сжимала изо всех сил… ее самое крепкое пожатие было легче перышка.

Истон день ото дня становился мрачнее и замыкался в себе, но Бонни нуждалась в нем. Черт, я и сам в нем нуждался. Он понимал нас как никто другой. Возвращаясь в нашу комнату в общежитии, он орошал темной краской одно полотно за другим или просто напивался до беспамятства.

– Помоги перетащить вещи в мою машину. – Истон приоткрыл один глаз. Я потер затылок, чувствуя, как трудно стало дышать. Каждую секунду я боялся, что вот-вот сорвусь. – Хочу отвезти ей инструменты.

Истон помрачнел, я услышал, как он втянул в себя воздух. Он понял, что все это значит. Бонни больше не сможет посещать занятия в университете. Она теперь вообще мало что сможет делать.

– Пожалуйста, Истон.

Я знал, он услышит предательскую хрипотцу в моем голосе.

Брат Бонни встал, молча оделся и вслед за мной двинулся к музыкальным классам. Льюис разрешил мне заниматься с Бонни на дому, и мы делали это, но теперь она могла только лежать в кровати и слушать. При попытке взять скрипку инструмент выпадал из рук девушки, а когда она садилась за пианино, ее распухшие пальцы не слушались. И, что самое ужасное, она не могла больше играть на гитаре, ее любимом инструменте.

А ее голос, ее очаровательный, фиолетово-синий голос… звучал все тише, так что она могла только шептать, дыхание стало слабым, и ей было трудно петь. Это было невыносимо. Каждый день она упорно пела. Я лежал рядом с ней на кровати, а она пела. Изо дня в день насыщенный фиолетово-синий становился все бледнее и бледнее, пока не превратился в лиловый, а потом совсем выцвел.

Загрузив в машину инструменты, мы отправились к дому Бонни. Истон молчал, словно набрал в рот воды, и всю дорогу смотрел в окно. Я тоже помалкивал, потому что мне нечего было ему сказать. А что тут скажешь? Мы все ждали звонка, день за днем. Мы ждали, что позвонят из больницы и сообщат, что появился донор.

«Паллиативная помощь» – так недавно объяснила мне миссис Фаррадей. Теперь Бонни официально получала паллиативную помощь. Каждый день к ней приходила медсестра, и я видел в глазах Бонни унижение, страстное желание подняться с кровати и ходить, петь, играть.

Быть здоровой.

Мы остановились перед домом Фаррадеев, а Истон все таращился в окно.

– Ты как? – спросил я.

Истон повернулся и посмотрел на меня совершенно пустыми глазами.

– Давай занесем инструменты в комнату сестры.