Фейбл - Эдриенн Янг

Когда я открыла дверь, я не оглянулась назад.

Потому что знала, что никогда больше не увижу своего отца.

Крыша деревенской лавки замаячила в конце переулка, когда я повернула за угол. Он стоял, окутанный последним утренним туманом, и вывеска над дверью отразила свет.

Я поднялась по ступенькам и постучала кулаком в окно, пока улица позади меня заполнялась телегами, которые направлялись к дому торговли. Когда ответа не последовало, я заглянула внутрь сквозь грязное стекло и смотрела до тех пор, пока скупщик не появился из тени. Он проковылял до двери, и его глаза прищурились от света, когда он открыл ее. Я тут же прошмыгнула внутрь.

– Что за… – проворчал он.

Я направилась прямо к шкафу в задней части лавки, присела на корточки и заглянула внутрь. Ряды обтянутых бархатом подносов возвышались один над другим и были заполнены серебряными цепочками и сверкающими безделушками. Однако среди всего этого не было того, что мне нужно.

– Я обменяла у вас золотое кольцо и браслет на украшенный драгоценными камнями кинжал, когда была здесь в последний раз, – я встала, переходя к следующему шкафу.

– Ты хоть представляешь, сколько у меня золотых колец, девочка?

– Оно было особенным. На нем были бороздки, отпечатанные в металле по всей окружности.

Только когда подняла глаза, я осознала, что скупщик был практически голым. Его длинная рубашка прикрывала его голые ноги, словно подол юбки. Он фыркнул, обходя прилавок, и вытащил черную деревянную шкатулку из другого шкафа. Он бросил ее на прилавок и облокотился на него, пристально глядя на меня.

Я подняла крышку, и свет, проникающий через окно, упал на блеск сотни золотых колец всевозможных размеров. Некоторые из них были с камнями, некоторые без. Я перебирала их пальцами, пока не увидела то самое.

– Вот, – я подняла кольцо перед собой, к свету. – Сколько?

– Десять медяков, если ты уберешься отсюда к чертовой матери.

Я ухмыльнулась, бросив монеты на прилавок. Колокольчик прозвенел надо мной, когда я открыла дверь, и я спустилась по ступенькам, стягивая тонкую кожаную веревочку, туго обмотанную вокруг моих волос. Я надела на нее кольцо и повязала его на шее, после чего застегнула куртку под самое горло.

Туман наконец рассеялся, когда солнце выглянуло из-за крыш, и я посмотрел на залитую солнцем, мерцающую деревушку Дерн. По ее переулкам бродило слишком много воспоминаний, слишком много призраков прошлого. Я шла по улицам тем же путем, которым пришла, и когда проходила мимо таверны, увидела, что стол Сейнта был пуст, если не считать двух оставленных на нем в одиночестве чашек.

Прозвенел колокол у дома торговли, и я срезала путь по боковой улочке, ведущей в порт, не желая ненароком пересечься с торговцами, которым мы вчера продавали камни и металлы. Если мы хотели опередить слухи, которые, вероятно, уже начали расползаться, нам нужно было выйти в море как можно скорее. К моему возвращению команда, должно быть, уже подготовит корабль к отплытию.

– Самый настоящий позор.

Голос донесся из начала следующего переулка, и я замерла, уставившись на тень, которая расползалась на булыжниках передо мной. Она растянулась и выросла, когда Зола вышел из-за побеленной кирпичной стены. Его черное пальто развевалось на ветру.

– Это самый настоящий позор. Смотреть стыдно, как ты тратишь свое время на таких, как эта команда, Фейбл.

Моя рука скользнула за спину в поисках ножа на поясе. Я никогда не называла ему своего имени.

– Откуда ты знаешь, кто я?

Зола рассмеялся, склонив голову набок, чтобы посмотреть на меня из-под полей своей шляпы.

– Ты очень похожа на нее.

Мое сердце замерло, и я почувствовала, как у меня только что выбили почву из-под ног.

– И так же, как и твоя мать, ты приняла несколько по-настоящему глупых решений.

Трое мужчин вышли из переулка позади него. Я оглянулась через плечо на пустую улицу, которая вела обратно к гамбиту. Там не было никого, кто мог бы стать свидетелем того, что задумал Зола, и я вряд ли смогла бы использовать этот путь для отступления.

Я попятилась, и из-за дрожи в руках мой нож ходил из стороны в сторону. Я не смогла бы одолеть всех четверых, а если бы побежала назад, то путь к порту был бы очень долгим.

Времени на раздумья не было. Я развернулась, толкая себя пятками, и бросилась наутек, держа нож сбоку. Мои ботинки громко стучали по мокрым булыжникам. Звук топающих ног усилился, когда мужчины бросились за мной в погоню.

Я оглянулась. Зола остался стоять на месте, его пальто все так же развевалось на ветру. И внезапно я врезалась во что-то твердое, я повернула голову, и воздух покинул мои легкие. Нож вылетел из моей руки, когда я упала вперед, и меня крепко схватили за плечи чужие руки.

– Отпусти меня! – я закричала, толкая мужчину, который держал меня, но он был слишком силен. – Руки прочь!

Я отвела ногу назад и резко выбросила вперед колено, попав ему прямо между ног. Он согнулся пополам, и сдавленный крик застрял у него в горле. Мы повалились на мостовую, и я ударилась головой о мокрые булыжники, из-за чего у меня перед глазами расплылись яркие пятна света.

Моя рука потянулась к ботинку, откуда я вытащила нож Уэста, и когда другой мужчина подбежал ко мне, я замахнулась, вонзая лезвие ему в предплечье. Он посмотрел на кровь, сочащуюся из-под его рукава, после чего склонился надо мной и схватил меня за куртку. Третий из них вырвал нож из моей хватки.

Когда я снова подняла глаза, его кулак был в воздухе, а затем с треском ударил меня в лицо. Кровь наполнила мой рот, и я попыталась закричать, но прежде чем смогла, он ударил меня снова. Небо над головой померкло, и меня начала окружать темнота. С очередным ударом свет окончательно погас.

Это была любовь, которая сломала нас всех.

Моя мать была так высоко на мачте, что казалась просто темным пятном на фоне мерцающего солнца. Лучи сверкали вокруг нее, и темно-красная коса покачивалась у нее за спиной, когда она поднималась еще выше.

Я стояла на палубе внизу, наступая своими маленькими ножками на ее танцующую тень.

Она была солнцем, морем и луной в одном лице. Она была Полярной звездой, которая вывела нас на берег.

Именно эти слова сказал мой отец. Звук его голоса был заглушен завыванием ветра и хлопаньем парусов.

Но я больше не была на «Жаворонке».

Железный привкус крови по-прежнему был у меня на языке, когда я открыла глаза. Свет был слишком ярким. Каждый сантиметр моего лица пульсировал болью, край моего глаза так распух, что я едва могла что-то видеть. Я посмотрела на слои парусов, простирающиеся над моей головой, и мое сердце сжалось в груди. Я не видела, что происходит за бортом, но я слышала плеск воды о корпус корабля.