Как мы не стали бандой - Глеб Черкасов

Дима дернулся — он свою фамилию не называл.

— Генерал говорил, что вы придете, рано или поздно, конверт мне для вас оставил, будете читать?

Пока Люся ставила чайник и мыла картошку, Дима осторожно вскрывал конверт.

Там были небольшая записка и фотография.

«Дорогой Дима, если ты это читаешь, значит, я не ошибся и ты все-таки нашелся. Я хочу извиниться перед тобой за то, что тогда, много лет назад, не разыскал тебя и вы не поступили вместе со Стасом в институт. Почему-то кажется, что именно из-за того случая вскоре все пошло наперекосяк у нашей семьи. Надеюсь, у тебя хорошо сложилась жизнь. И. Г. Линькович».

На фотографии были три курсанта — какой-то неизвестный человек, его край был слегка надорван, старший Линькович и… Макс, только как-то странно стриженный. Дима вспомнил слова бабушки о том, что Макс был в папу, а он — в маму. Просто дома у них фотографий Яна Хубариева не осталось — незадолго до смерти он спалил весь семейный архив.

На обороте было написано «Кнедлик, Линек и Хуба после прохождения полосы препятствий». И чуть ниже, тремя разными почерками:

— А что фотка надорвана? — спросил Дима.

— Генерал говорил, что этот человек его потом предал, он хотел вообще оторвать его, но потом оставил. Давайте ужинать.

Дима принюхался к запаху жарящейся картошки и согласился. Он пошел помыть руки и, подняв глаза, изучил себя в зеркале. Увиденным остался в целом доволен. Посмотрел на кран.

— Инструменты дайте, я пока починю.

— Там лежат, — ответила Люся, — не факт, что все, какие нужны.

«Из дома привезу», — ответил сам себе Дима.

2001 ГОД

Петр Кислицын

(РОССИЯ — ЮГОСЛАВИЯ, 1:1)

— Как там наш героический шеф? — спросил Петя, кусками втаскивая себя в приемную Галушкина.

— Нормально, но тебя три раза с утра спрашивал, закипает потихоньку, ох, ты б дышал в сторону, — ответила секретарша.

Надо было волочь себя дальше в кабинет. Хотя ничего хорошего там явно не обещалось. Пивка, например.

Если бы Петя когда-либо интересовался русской живописью, то непременно вспомнил картину передвижника Ге «Царь Петр допрашивает царевича Алексея». Роли были понятны.

Однако в страданиях Кислицына места историческим картинам не находилось. Борьба с тошнотой отнимала все силы. А Галушкин явно наметился на плотный разговор.

Это означало, что до опохмела не меньше часа.

Фактически вечность.

— У меня тут две бумаги, — Никита Палыч испытующе, как бы сам себе не веря, посмотрел на стол, — первая о назначении Кислицына П. А. заместителем директора ЧОП «Ариадна» с окладом… — тут Никита Палыч прервался, внимательно посмотрел в бумагу и шутливо присвистнул: — я и не знал, что мы так много платим. — И тут же убрал привычную улыбку. — Во второй бумаге краткий перечень того, что Петр Кислицын совершил за последние два месяца. И далеко не хорошие или хотя бы полезные всё это были поступки.

Вторая бумага была Пете интересна, почти как пиво. В конторе постукивали, интересно, кто именно.

«17 февраля Петр Кислицын сопровождал охраняемый объект в автомобиле “вольво”, номер такой-то. На узкой улице машина чуть не столкнулась с троллейбусом. Возникла перебранка с водителем троллейбуса, в ходе которой тот обругал шофера персональной машины и плюнул на нее. После этого П. Кислицын вышел из автомобиля, несколько раз ударил водителя троллейбуса, после чего под дулом пистолета заставил его вытереть руками плевок…»

— Водитель вам стукнул, что это он, мудильяни, троллейбус подрезал? — контратаковал Петя.

— На тебя пожаловался и объект, который был вынужден оторваться от важного телефонного разговора.

— Да какой разговор, ему девка в этот момент отсасывала, — не сдавался Петя.

— Вот это не твое дело, чем занимается объект, важно, что ты упустил ситуацию из-под контроля, а себя, судя по всему, ты и вовсе не контролируешь, — голос у Никиты Палыча стал жестче. — Идем дальше. 3 марта…

Кислицын решил отступить. И отвлек себя воспоминанием о том, что восхищенная Петиной удалью девушка подсунула ему в карман бумажку со своим номером. Они с тех пор периодически трахались, не привлекая к делу троллейбус.

— Меня слушай: «Третьего марта Петр Кислицын сидел с друзьями в кафе. Выпив, он попросил музыканта сыграть “Таганку”, тот предположил в ответ, что у П. Кислицына не хватит денег на это, тогда П. Кислицын собрал у своих друзей сумму, достаточную для тридцати двух исполнений песни “Таганка”, и заставил музыканта петь их подряд. На протесты других посетителей отвечал нецензурной руганью и обещанием “оторвать гениталию”. Когда музыкант на десятом исполнении попросил разрешения остановиться, Петр Кислицын выхватил пистолет…» Петр, ты понимаешь, что ты однажды шмальнешь и я не смогу тебя отмазать?

Петя это понимал. Но поделать с собой ничего не мог.

Вторая чеченская война далась куда трудней, чем все, что было до этого. Как-то несуразно получилось, почти с самого начала.

Бойцы были хуже прошлых, снаряжение разворовали сильней, чем раньше, и вообще все «нечетенько» было. Поначалу Кислицын считал, что не втянулся. К концу осени 1999 года стало понятно, что толком втянуться и не получится. Особенно после дурацкого ранения, случившегося вечером после поганой ничьей с хохлами. Ничего серьезного, быстро оклемался и даже, в качестве поощрения, был отправлен вместе со своими бойцами, прямо в Новый год, прикрывать какое-то важное мероприятие.

Днем по дороге к точке узнали о том, что в отставку ушел Борис Ельцин, отметили это залпом из всех имеющихся стволов. В ночи нашли и чем проводить из Кремля первого президента. И только под утро Кислицын и его подчиненные узнали, что в Чечню прилетал Путин, который стал теперь вместо Ельцина.

В марте 2000 года, когда его взвод повез целый грузовик с избирательными урнами в дальнюю часть, Петя внезапно понял, что из трех раз, когда он имел право выбирать президента, дважды он делал это в Чечне, с автоматом за плечами. Почему-то это прибило. Петя понял, что наелся войной. Она теперь была «нечетенькой», а вот дома наверняка было лучше.

Соскочить было нельзя, ссаться тоже не полагалось. Под трибунал не хотелось от слова совсем. Пришлось бухать. Алкоголь возвращал хотя бы видимость былых ощущений. Потом пришли и новые форматы, как говаривал старшина Федоров, единственный хоть сколько-нибудь пристойный воин.