Данте, который видел Бога. «Божественная комедия» для всех - Франко Нембрини

И еще. Если в центре находится песнь, состоящая из 139 стихов, то центральным стихом поэмы оказывается 70-й стих. 7 и 10, человек и Бог, человек, встречающий Божие милосердие. В сердце Бога, в центре Его деяния (139, 13) — встреча, взаимные объятия человека и Божественного милосердия (7 и 10, 70). Божественная любовь действительно «объемлет нас» (см.: 2 Кор. 5: 14)!

70-й стих действительно представляет собой ось, вокруг которой выстраиваются размышления Данте о любви и свободной воле. Три стиха из песни шестнадцатой, в которых обнаруживается слово «воля» («любовь» тоже появляется три раза — не четыре и не два, а именно три!), представляют впечатляющую закономерность. После первых 70 стихов (смотрите, опять 70!) мы встречаемся со словосочетанием «свободная воля» (libero arbitrio), это 71-й стих, то есть 70 плюс 1. Если к 70 дважды прибавить 3, то в 76-м стихе мы опять обнаружим слово «воля» (libero voler). В 80-м стихе (70 плюс 10) обнаружим «[вы] вольные, подвластны» (liberi soggiacete)[187]. Итак, мы обнаруживаем, что в стихе 70 плюс 1 находится «свободная воля», а в 70 плюс 3 плюс 3, то есть 76 — «воля». 7 плюс 6 дает 13 — не 14 или 12, а именно 13! И перед нами опять тот же самый вопрос: почему центральный стих «Божественной комедии», путь свободы, связан с числом 13?

Эти три стиха как бы описывают параболу. Есть некоторая исходная точка — «свободная воля», то есть чистая свобода, чистое желание, но этой воле необходимо принять решение, выбрать объект своего желания. Здесь она может пасть, уклониться ко злу, снизить полет и стать просто «волей». Однако своим же волевым действием, решением «да, я твой» человек может воспрять и вернуться наверх — туда, где «вольные, подвластны». Таким образом, свободная воля человека словно описывает параболу, побеждая искушение, тянущее ее вниз.

Когда я представил эту параболу, мне на ум пришла другая — перевернутая. Душа, от природы способная возвыситься до Бога и спастись, напротив, оборачивается к желаемому объекту и застревает на некоей блокирующей точке. Она словно говорит себе: «Ты на месте, остановись и не желай больше ничего!» В «Чистилище» описывается возможность заблудиться, следуя благому желанию, в «Аду» же — возможность спастись, побежденная желанием зла. Конечно же я говорю о песни пятой, где рассказывается история Паоло и Франчески. Когда мы читали эту песнь[188], мы видели, как Данте очерчивает параболу, обращенную вниз, символизирующую распад желания. Поэт трижды обращается к одному и тому же понятию, описывая разные фазы его развития: «какая нега и мечта какая» (стих 113) — это желание в чистом виде, возможность, как и «свободная воля» в песни шестнадцатой «Чистилища»; «тайный зов страстей» (стих 120-й) — это момент выбора, сомнения; «мы прочли, как он лобзаньем / Прильнул к улыбке дорогого рта» (стихи 133–134) — это уже исполненный выбор, это перевернутый эквивалент того самого «вольные, подвластны», которым завершается траектория желания в «Чистилище».

Здесь я тоже принялся искать числовые закономерности, которые бы каким-либо образом указывали на эту параболу. Я задался вопросом: каково число спасения в Библии? Число апостолов? Число колен израильских? Двенадцать. Каково число спасенных в Армагеддоне — последней из битв Апокалипсиса? 144 тысячи. 12, умноженное на 12 и на 1000: вот число спасения. Умножим 12 на 10 и получим 120. Обратите внимание, решающий момент, когда желание стоит перед возможностью сделать выбор в пользу добра или зла, спастись или нет, — это именно стих 120, число спасения. Это 120 находится в обрамлении 113 и 133: опять-таки единицы и тройки, ключевые числа «Комедии»… Правда, здесь я остановлюсь, потому что об этих 113 и 133 мне еще нужно поразмыслить. И все же символика чисел у Данте устроена потрясающе!

Вспомним, что в последней терцине «Рая», последней терцине всей «Комедии», возвращаются те же самые понятия: «страсть и волю мне уже стремила». Все те же страсть (желание) и воля. Данте словно использует параболу, обращенную вниз, отрицательную параболу, описывающую траекторию «Ада», совращение желания, а потом приходит к положительной параболе — параболе «Чистилища» с ее «свободной волей», и возносит на вершину и волю, и страсть: «Но страсть и волю мне уже стремила, / Как если колесу дан ровный ход, / Любовь, что движет солнце и светила». Тут еще о многом нужно думать, но чем дальше я иду, тем больше убеждаюсь, что в последней терцине «Рая» реализуется замысел всей «Божественной комедии». Определение любви, познания, Бога, человека хранится в последней терцине словно в тайном ларце, который Данте вручает читателю, чтобы тот сам проделал путь. Я все больше убеждаюсь, что в этой терцине, в этом ларце — ключ для входа в ад и для выхода из него, для проникновения в чистилище и для восхождения к звездам.

Излишне говорить, что все эти открытия не только воодушевили меня, но и подтолкнули к дальнейшим размышлениям: действительно ли закономерность, подмеченная Синглтоном, единственная в поэме? Не окажется ли их больше при ближайшем рассмотрении?

Пока я размышлял над этим вопросом («жевал» его, «пережевывал», как сказал бы Данте), пытаясь «раздвоить копыта», то есть отличить Истину от своих фантазий, мне вспомнился еще один образ, так называемый «квадрат Сатор». Речь идет о латинской надписи, древнейшие экспонаты которой, известные на сей день, найдены в Помпее и до сих пор попадаются при раскопках в храмах по всей Европе. Квадрат состоит из пяти слов, каждое из них — из пяти букв. Эти слова могут читаться в любом направлении, образуя в центре крест-палиндром.

В поисках скрытого смысла исследователи обнаружили, что при составлении анаграмм из слов квадрата получается новый крест со словом PATERNOSTER (Отче наш), после чего остаются две А и две О, то есть латинский эквивалент греческих букв «Альфа» и «Омега» — атрибутов Христа в книге Откровения[189].

Итак, данный знак, скорее всего, является христианским символом, появившимся в первые десятилетия жизни Церкви. Последователи новой религии подвергались преследованиям и вполне могли договориться между собой об опознавательном знаке, непонятном для других. Несомненно, он был известен в Средневековье и именно поэтому постоянно встречается в оформлении церквей[190].

Здесь меня вновь охватил трепет. Я подумал: не мог ли Данте, очевидно зная о «квадрате», вложить какую-нибудь подобную конструкцию и в свой текст?