Вечный сон. Прощай, красавица. Высокое окно - Реймонд Чандлер

Рэнделл криво улыбнулся:

— Мне и самому не нравится эта версия. Я только проверял, как она звучит. Под факты подходит — насколько они нам известны, а их не так уж много.

— Мы знаем слишком мало, чтобы строить версии, — сказал я. — Почему не предположить, что Марриотт говорил правду и, возможно, узнал одного из грабителей?

— Вы говорите, что не слышали ни борьбы, ни крика?

— Не слышал. Но его могли схватить за горло. Или, может, он так перепугался, что не мог крикнуть. Возможно, грабители наблюдали из-за кустов и видели, что я пошел в лощину. Знаете, я отошел довольно далеко. Футов на сто с лишним. Они подошли к машине, заглянули в нее и увидели Марриотта. Сунули ему в лицо пистолет и заставили выйти из машины — тихо. Потом оглушили. Но что-то в его словах или поведении заставило их заподозрить, будто он кого-то узнал.

— В темноте?

— Да, — сказал я. — Некоторые голоса хорошо запоминаются. И даже в темноте человека можно узнать.

Рэнделл покачал головой:

— Если это организованная банда, они бы не стали убивать без веских причин.

Внезапно он умолк, глаза его вспыхнули. Губы медленно и очень плотно сжались. У него появилась новая идея.

— Угон.

— Кажется, это мысль, — кивнул я.

— И вот еще что, — сказал он. — Как вы добрались сюда?

— Приехал на своей машине.

— Где она была?

— В Монтемар-Виста, на стоянке возле кафе.

Рэнделл поглядел на меня очень задумчиво. Оба сидящих позади него сыщика смотрели на меня с подозрением. Пьяный в камере попытался запеть по-тирольски, но дал петуха, и это его обескуражило. Он расплакался.

— Я вышел на шоссе, — сказал я. — Остановил попутную машину. В ней была девушка. Она меня подвезла.

— Вот так девушка, — сказал Рэнделл. — Поздняя ночь, на дороге ни души, а она все-таки остановилась.

— Да. Некоторые девушки останавливаются. Мне она показалась очень славной, правда я с ней не познакомился.

Я упорно смотрел на полицейских, понимая, что они не верят мне и недоумевают, зачем я лгу.

— Машина небольшая, двухместный «шевроле», номера я не разглядел.

— Ха, он не разглядел номера, — сказал один сыщик и опять сплюнул в корзину.

Рэнделл подался вперед и пристально уставился на меня:

— Если вы скрываете что-то, надеясь разобраться с этим делом самостоятельно и сделать себе рекламу, то на вашем месте, Марло, я оставил бы эту мысль. Мне не все нравится в вашем рассказе, и я даю вам на размышление эту ночь. Возможно, завтра я допрошу вас под присягой. Пока что даю вам совет. Это убийство. Заниматься им должна полиция, и помощь нам не нужна, даже толковая. От вас требуются только факты. Понятно?

— Конечно. Я могу ехать домой? Самочувствие у меня неважное.

— Можете.

Взгляд Рэнделла был ледяным.

Я поднялся и в мертвой тишине направился к двери. Когда я сделал четыре шага, Рэнделл откашлялся и сказал:

— Минутку, еще одна маленькая деталь. Вы не заметили, какие сигареты курил Марриотт?

Я обернулся:

— Да, заметил. Коричневого цвета. Южноамериканские, из французского эмалированного портсигара.

Рэнделл склонился над столом, выбрал из разложенных вещей шелковый портсигар и придвинул к себе:

— Видели эту вещь?

— Конечно. Она только что была у меня перед глазами.

— Я имею в виду раньше, вечером.

— Кажется, видел. Она где-то валялась. А что?

— Вы не обыскивали труп?

— Ладно, сознаюсь, — сказал я. — Да, я обшарил его карманы. Этот портсигар был в одном из них. Прошу прощения. Профессиональное любопытство. Я ничего не тронул. В конце концов, это был мой клиент.

Рэнделл взял портсигар в обе руки и раскрыл. Заглянул внутрь. Там было пусто. Три папиросы исчезли.

Я крепко стиснул зубы и сохранил на лице усталую мину. Это было нелегко.

— Видели вы, чтобы он брал отсюда сигареты?

— Нет.

Рэнделл холодно кивнул:

— Портсигар, как видите, пуст. Однако лежал у него в кармане. Внутри сохранилось немного пыли. Я отправлю его на экспертизу. Не уверен, но, кажется, это марихуана.

— Если так, — сказал я, — то, наверное, Марриотт мог высадить за вечер косяк-другой. Ему нужно было взбодриться.

Рэнделл осторожно закрыл портсигар и отложил в сторону.

— Это все, — сказал он. — И не суйте носа не в свое дело.

Я вышел.

Туман рассеялся. Звезды сверкали ярко, словно искусственные хромированные звезды на небе из черного бархата. Ехал я быстро. Мне было необходимо выпить, а бары уже давно не работали.

Поднялся я в десять, выпил три чашки черного кофе, смочил холодной водой затылок и просмотрел две утренние газеты, брошенные на пол у двери в квартиру. Во втором разделе было сообщение о Лосе Мэллое, но фамилия Налти не упоминалась. О Линдсее Марриотте не было ничего, разве что, может, в разделе светской хроники.

Я оделся, съел два яйца всмятку, выпил четвертую чашку кофе и посмотрел в зеркало. Чернота под глазами еще не сошла. Когда я уже выходил в дверь, раздался телефонный звонок.

Звонил Налти. Голос его звучал недовольно.

— Марло?

— Да. Взяли его?

— Само собой. Взяли. — Брюзгливость исчезла из его голоса. — Как я и сказал, на Вентура-лайн. Вот была потеха! Рост шесть футов шесть дюймов, сложен как кессон для подводных работ, ехал во Фриско на международную выставку. На переднем сиденье машины пять кварт самогона, из шестой пил прямо за рулем при скорости миль этак в семьдесят. А там было только двое окружных полицейских с пистолетами и дубинками.

В наступившей паузе я припомнил несколько остроумных выражений, но ни одно в данную минуту не казалось забавным. Налти заговорил снова:

— Он, значит, поупражнялся с полицейскими и, когда они так устали, что прилегли отдохнуть, распахнул дверцу их машины, взял оттуда радио, швырнул в канаву, приложился к новой бутылке и лег отдохнуть сам. Потом ребята пришли в себя и минут десять колотили его по башке, прежде чем он заметил это. Когда он начал злиться, они нацепили ему наручники. Это оказалось нетрудно. Сейчас он сидит в холодной за вождение в нетрезвом виде, пьянство в машине, оскорбление полицейских при исполнении служебных обязанностей, два нокаута, умышленное повреждение государственного имущества, попытку бегства из-под стражи, нарушение порядка и остановку в неположенном месте. Весело, а?

— А шутка в чем? — спросил я. — Не затем же вы звоните, чтобы позлорадствовать.