Златоуст и Златоустка - Николай Гайдук

«Батюшки! – ужаснулся, ощущая, как легкий озноб ящеркой скользнул около сердца. – Я же про полынь писал и думал! Вот ничего себе! Так, значит, это не вранье, не сказки – мысли писать на яблоках?»

Он почувствовал примерно тоже, что мог почувствовать Колумб, открывший Америку. Это открытие поразило его. Ошеломило. Только открытие оказалось ещё не полным – он только приоткрыл завесу тайны.

Через несколько дней – уже вполне сознательно – он стал сочинять фривольный, нескромный сюжет, в котором присутствовали нимфы и русалки, одетые, в чём мама родила; там был и Воррагам, и Царь-Баба-Яга и прочие прелести. Только Граф Оман сочинял теперь не на бумаге – писал на сладком золотистом яблоке. И в результате оно – очень скоро! – почернело и оказалось червивым. Более того, червь оказался не совсем обычный – это был змеёныш, эдакий Змей Искуситель в миниатюре. От такого кошмарного эксперимента сочинителю стало жутко – волос на затылке зашевелился.

«Надо бросать это червивое занятие!» – решил он, поднимаясь из-за стола.

– Пошли! – не сказал, а приказал Оруженосцу. – По яблоку будем стрелять!

Старик был в недоумении: «То его палкой не выгонишь, а то сам подхватился…»

Оказавшись за порогом избушки, Граф удивился: весенняя погодка снегу натрусила почти по щиколотку. Снегобель сияла солнцем так, что слезы на глаза наворачивались – это мешало целиться. А может, от волнения подрагивали руки. Как бы там ни было, а только все пули Графа…

– Ушли за молоком да за кефиром, – озадаченно сказал Абра-Кадабрыч. – А может быть, ушли за молотком. Вернутся, приколотят в самое яблочко. И что это с тобой? Перетрудился?

– Ты отдыхал, так попробуй.

– Ну, это можно. Это мы с великим удовольствием! Оруженосец – как всегда – был во всеоружии. Золотая пуля – после меткого выстрела – в пух и прах разнесла злополучное яблоко, в котором затаился змеёныш-искуситель. Старик не знал, что в яблоке находится, и потому удивился: какое-то странное чёрное облачко показалось в чистом прохладном воздухе.

– Чудно, – прошептал Оруженосец, перекрестясь. – Никогда я такого не видел.

– Я тоже не видел такого, – признался Граф, не договаривая самого главного. – Ты прости меня, старик. Не верил я тебе… Насчёт вот этих яблок.

– По вере нашей нам и воздастся, – снова прошептал Оруженосец, глядя в ту сторону, куда уплыло чёрное облачко.

А в следующую минуту произошло нечто невероятное. Чёрное облачко – безобидное, крохотное – вдруг стало возвращаться и разрастаться, напоминая обрывок от чёрно-фиолетовой тучи. А затем над кронами тайги – над рекой, над сопками – закружилась крупная косая тень, кругами зачертила по белоснежью, залитому солнцем.

– А кто там? – Старик подслеповато прищурился. – Тебе не видно, Граф?

– Воррагам летит к нам в гости.

– Да что ты говоришь? Давненько не было! – Оруженосец, не долго думая, зарядил специальную пулю, предназначенную для нечистой силы. – Ну, давай, давай, милок, подставь свой хохолок.

– Это не ему, а мне надо подставлять, – пробормотал сочинитель, виновато опуская голову и уходя в избушку.

Он был потрясён своим открытием. Всё то, о чём он думал – в том числе и Воррагам – всё аккуратненько записалось на яблоке. И даже расстрел этого яблока не помог избавиться от мыслей, записанных на нём. И доказательством тому – проклятый Воррагам.

Какое-то время ворон кружился неподалёку и что-то «говорил» на своём картавом языке – вроде как ругался непечатным словом, не рискуя приближаться на выстрел. Воррагам уже прекрасно знал, как умеет стрелять Оруженосец, с виду чахлый, древний. Но старик был ему не помеха. Ведь он, Воррагам, прилетел не по собственной воле – прилетел, можно сказать, по приглашению. «Вот что главное. А всё остальное – фигня!»

Благополучно приземлившись, варначина достал из-за пазухи какой-то пузырёк с кроваво-синим зельем, выпил всё до капельки, искупался в снегу под берегом – и превратился в белого лебедя, которого даже не видно издалека.

3

Опасность миновала – варнак улетел – и Оруженосец успокоился. Отложив оружие, он охотно взялся за лопату – тропиночку до бани прочистить, протропить. «Суббота как-никак! – вспомнил Абра-Кадабрыч. – Баньку истопить – святое тело!»

Раскрасневшись после короткой снегоочистки, он прошёл под навес, дровец набрал. Причём не абы как набрал, а долго выбирал, как будто на базаре каждое полено покупал. Да это и понятно: старик любил избушку протопить, а уж баню как любил, даже не высказать. Старик эту баню топил – как песню протяжную пел, с великим удовольствием выводя и возвышая к небу каждое словечко. Ему даже нравился этот простецкий, довольно прозаический «запев» – предварительные хлопоты. Для начала нужно было промороженные чурки поколоть – дров под навесом оказалось мало.

Чернолик заткнул за пояс крылья старомодного рыцарского плаща, на котором блестела золотая заплата. Взял, поставил на «попа» сосновую чушку – так он чурку называл. Затем, поплевав на ладони, взял топор и заскорузлым ногтем попробовал лезвие – будто порвал незримую серебрень-струну, тоненько, с потаённым восторгом зазвеневшую в воздухе.

– Эх! – прошептал он, азартно поднимая топор. – Раззудись, плечо! Размахнись, рука!

Несмотря на то, что жил старик на этом белом свете уже не первые сто лет, как сам он утверждал, – сила в нём кипела молодецкая. Деревянные чушки, заплывшие салом тёмно-желтого смолья, надсадно хрюкали, стонали и даже норовили убежать из-под топора. Спотыкаясь, кувыркаясь, чушки в снег зарывались тупыми рылами, а местами догрызались даже до земли. И вскоре дровоколу стало жарко. Старик-Черновик снял своё чёрное рубище и, глядя в небо, глубоко и в сладость подышал, оскаливаясь, – во рту золотом сверкнул оригинальный зуб, похожий на острое перо от самописки. Отдохнув пару минут, он опять за чушку взялся, приседая и покряхтывая от усердия. Задорный стук поленьев и звон от топора аукали, стремительно летая по тайге и по реке – непуганая птица настораживалась. И деревья тоже – сосны, пихты, кедры и ёлки, стоящие по-над рекою, – с непривычки вздрагивали, стряхивали снег с ушей и округляли тёмно-изумрудные глаза, отороченные хвойными ресницами. А старик рубил, рубил со всего плеча – и весёлое зазвонистое эхо за рекой раскатисто махало топором. И по стылым серым скалам звон шатался зубоскалом – так представлялось ему, раскрасневшемуся дровоколу.

Озадаченный Граф, почёсывая затылок, вышел на крыльцо избушки. Усмехнулся.

– Я думал, камнепад в горах…

– Что? – Старик подтёр под носом. – Помешал?

– Да нет… А что, суббота?

– Забыл? Заработался? Суббота, Граф! Чистая суббота!

– Так, может быть, водицы в баню натаскать?

– Ну, если есть желание… – И слуга опять за дрова принялся. – Ах, какие боровы! Накопили жиру!

С деревянными вёдрами спустившись к реке, Граф постоял, посмотрел на заснеженные кусты, деревья. Заметил белку на сосне, чёрной бусинкой глаза насторожённо смотревшую на него. Заметил весенний цветок, золотистой свечкой горящий между камнями.