Вилла Бель-Летра - Алан Черчесов

— Спасибо, Жан-Марк. Итак, с вашего позволения, я приоткрою завесу.

— Чего уж там мелочиться — сорвите ее целиком. Правда, Суворов?

— Воистину. Погодите, по этому случаю я выпью водки.

— Человек, — сказал Дарси, подняв гордо палец, и вдруг звонко икнул.

Расьоль восхищенно присвистнул:

— Замечательно, Оскар! Я сражен уже вашим началом.

— Человек, сказал я, даже самый-пресамый француз — существо слишком медленное…

— А ведь правда! — согласился Жан-Марк. — Шибко прытким его, судя по взятому вами темпу, не назовешь.

— Мы даже не в состоянии представить себе истинных вселенских скоростей. Вы только подумайте: триста тысяч километров в секунду, и это — в квинтиллионы раз больше, чем хватило миру на то, чтобы вдруг появиться на свет, скорость которого — триста тысяч километров в секунду…

— Пожалуй, тут мы и впрямь плетемся в хвосте, — сказал Суворов. — Может, стоит подбросить в печь угля?

Расьоль сразу налил Дарси полный бокал.

— Вместе с тем, — продолжал Оскар, отхлебнув, — тот же человек…

— …Включая сюда англичан, — подсказал, поощряя, Расьоль.

— …существо с-слиш-шком уж быс-строе: протяженность жизни его так ничтожно мала с точки зрения вечности…

— Опля! Суворов, похоже, он переходит на русский. Дальше слушайте вы.

— …которая, в свой черед, всего-навсего — случайная комбинация пустоты. Чем же в этой системе координат является человеческий мозг?

— И в самом деле — чем? Не одним же вместилищем алкогольных паров и сотрапезником дыма! Вот что значит, Георгий, зрить в корень.

Дарси покачал головой, тяжело вздохнул, опять поднял палец, посмотрел на него, удивился, будто не мог взять в толк, откуда нагрянул сюда этот странный изгой, постучал по нему неуверенно трубкой, потом вынес его статуэткой с глаз долой и перепрятал под стол. Пригорюнился.

— Про что это было? Ах, да… Мозг. Одно хвастовство, джентльмены. Сколько б он ни старался, сколько б ни притворялся рассудком, для него равным образом непостижимы две вещи: идея предельности (назовем ее лучше «конечность») и ее антитеза — бес-с-спредельность (последнюю наречем «бесконечностью»).

— Нарекли. Только ради чего? Поиграть с ними в крестики-нолики?

— В крестики, друг мой Жан-Марк. И в нолики — тоже. Предположим, что крест — это вера. В чем тогда ее смысл, если место всякого смысла всегда и везде занимает… абс-с-сурд? (Вот вам, кстати, нашелся и нолик). Игра может длиться, лишь пока они рядом и вперемешку: нолик — с крестиком, крестик — с зеро… Причем каждый из этих двух знаков норовит заползти в клетку рядом с заклятым врагом. Выходит, игра обречена из-з-значально: з-значки никому не удастся выстроить группою в ряд. Если, конечно, мы играем по-крупному. Верно, Джордж?

— В самое яблочко. Что ж теперь, ставим крестик на вере? Помещаем ее в тот же ноль?

— Вот-вот, закругляйтесь, — подстегнул любомудра Расьоль. Дарси хотел отыскать его взглядом, но тот ускользал, далекий, расплывчатый ликом, будто узренный из-за пролива Ла-Манш, с французского берега антиномии, сторожащей его одинокий заплыв. — А я уж, наивный, подумал, что мы разразимся трехкратным и торжествующим «да!»

Англичанин выронил трубку, размешал на столешнице пепел мизинцем и, рисуя по пеплу вопрос, тихо молвил:

— Быть может, абсурд и есть средоточие веры? Ее сердцевина, ядро? Гарантия ее неизбывности? Ведь она, вера, так же безнадежно, ф-фатально абсурдна, как и идея Вселенной с точки зрения вашей, Суворов, истории, понимаемой лишь в категориях человеческих измерений… Ну и… et cetera!

— Ничего себе — et cetera! Каково, а, Георгий? Вот это преображение! Оскар, да вы отщепенец, причем от себя самого. Удало у вас получается: вера как стержневая посылка постпостмодерна…

Хлопнув стопочку, Суворов взбодрил интеллект и с энтузиазмом подхватил:

— А мгновенье — как ценность, довлеющая сама себе, но лишь тогда, когда подчинена вере в гармонию вечности…

— …понимаемой как другое мгновение… — ввернул Дарси. За ним продолжил третий в цепочке — Расьоль:

— …замыкающее еще одно другое мгновение — историю — трансцендентальной оболочкой идеи первичности Духа, кой и есть оборотная сторона Великого Абсурда невеликого нашего бытия. Такой вот панисторический экзистенциализм эпохи нового модерна. Теперь грянем «да!»

Грянули. Дарси внезапно заплакал.

— Бросьте, Оскар. Ну что вы!.. Этак вот уж совсем не годится. Хлебните коньяк.

— Оставьте его, он заснул. Положите ему хотя бы салфетку под ухо.

— В самом деле, уснул. Мог бы закрыть глаза ради приличия.

— Предпочел закатить. Зато теперь похож в профиль на древнего египетского божка: белки без зрачков да улыбка. Придают изваянию мудрости.

— Ни фига! Мешает торчащий язык. Хорошо б прикусил в результате, болтун! Нет ничего отвратительнее пьяного англичанина, — ворчливо заметил француз. — Какой там Египет! На нем же лица нет. Одна только рожа. Или я чересчур субъективен?

— Оно ему больше сегодня не нужно, — сказал Суворов. — На хрена ему лицо, если ему оно больше не нужно? Хорошо бы и нам поскорее расстаться с физиономиями, потому что они нам теперь — на хрена?

— Глубокая мысль, — одобрил Расьоль, чокнулся с русским, выпил вина и погрузился в задумчивость. Так прошло минут пять. Суворов дремал.

— Джентльмены, — гаркнул вдруг, пробудившись, взлохмаченный Дарси, — я бы хочел предложичь вам пару нетрудных жагадок. На логичешкое мышление.

Не вдаваясь в подробности, откуда у англосакса обнаружилось кельтское пришепетывание, Расьоль отмахнулся и предложил:

— Это — к Георгию. В нем давеча проснулось красноречие. Прямо не по летам.

— Хорошо. Шуворов, шкажите, што я делал пожавчерашней ночью, ешли я вам шкажу, што ни жа што не шкажу, што делал пожавчерашней ночью пожавчера?

— Что-то подобное я уже слышал. Дарси, вы, случаем, не подворовываете синтаксись…ческие конструкции у конкурентов? — осведомился Расьоль.

— Можно наводящий вопрос? — попробовал перейти к конкретике Суворов. Англичанин согласно кивнул. — Скажите, а чего это мне спрашивать, что вы делали позавчерашней ночью, если вы ни за что не расскажете, что делали той ночью позавчера, а я вас не прошу рассказать, что такого вы делали позавчера, да еще почему-то и ночью, ибо мне на это — плевать?

— Лихо закрутил. Умело, — прокомментировал француз. — Главное, даже ни разу не сбился. Оскар, ваш ход.

— Ращьоль, вы ему подыгрываете. Так нечештно.

— А вы не увиливайте. Отвечайте, что такого вы делали позавчерашней ночью, когда он вас даже не спрашивает про то, почему вы ему ничего не ответите, если его вдруг станет мучить вопрос: а что же Дарси делал такого позавчерашней ночью, коли сам о том нас спрашивает?