Трон из костей дракона - Тэд Уильямс

Нет, жизнь в лесу не была и на десятую долю так великолепна, как он воображал в те далекие времена в Хейхолте, когда слушал рассказы Шема, вдыхая терпкий запах сена и кожи. Могучий Альдхорт был мрачным и скупым хозяином, не желающим обеспечивать удобствами всяких чужаков. Укрываясь в колючем кустарнике, чтобы проспать там солнечные часы, дрожа во время пути по темной ночной дороге, украдкой пробегая через садовые участки в обвислом плаще, который был для него чересчур велик, Саймон прекрасно понимал, что он скорее заяц, чем жулик.

Он ни на минуту не выпускал из рук страницы «Жизни Джона» доктора Моргенса, вцепившись в них, как чиновник в свой жезл или священник в благословенное древо, но с течением времени он стал все реже и реже читать их.

В самом конце дня, между его скудной трапезой — если таковая была — и тем, как мир отворял двери пугающей тьме, он доставал пергамент и читал кусочек, но с каждым днем становилось все труднее уловить смысл прочитанного. Одна страница, на которой имена Джона и Эльстана, короля-рыбака, встречались постоянно, привлекла было его внимание, но, прочитав ее от начала до конца четыре раза, он понял, что в ней для него не больше смысла, чем в годовых кольцах на распиленном бревне. Когда подошел к концу его пятый день в лесу, он мог только, тихо плача, поглаживать разложенные на коленях листы, как гладил он некогда кухонную кошку, бессчетное количество лет назад, в теплой комнате, в которой пахло луком и корицей.

Спустя неделю и один день после «Дракона и рыбака» он проходил мимо Систана, селения чуть больше Флетта. Двойные глиняные трубы придорожной закусочной дымились, дорога была пуста, солнце светило ярко. Саймон глядел на это из рощицы серебристых берез на холме, и неожиданное воспоминание о последнем горячем ужине пронзило его страшной, почти физической болью, так что он с трудом удержался на ногах. Этот давно потерянный вечер, несмотря на свое завершение, сейчас казался чем-то вроде языческого рая риммеров, который как-то описывал Моргенс: вечная выпивка и забавные истории, веселье без конца.

Он осторожно спустился с холма к тихому трактирчику, стараясь унять дрожь в руках и обдумывая дикие планы относительно кражи мясного пирога с неохраняемого подоконника или взлома задней двери и ограбления кухни. Он вышел из-за деревьев и только на половине пути понял, что он делает — только раненое животное, потерявшее инстинкт самосохранения, может выйти из лесу в ясный полдень. Он вдруг почувствовал себя голым, несмотря на защиту щедро усыпанного куманикой плаща, и опрометью кинулся назад, к лебедино-стройным березам. Теперь уже и они не казались надежным укрытием; дрожа и всхлипывая, он пробрался дальше, в густую тень, заворачиваясь в Альдхорт, как в огромный плащ.

Пятью днями западнее Систана запыленный и голодный юноша тупо смотрел на грубую рубленую избушку в лесной долине. Он был уверен — насколько он мог быть уверенным теперь, когда его мыслительные способности находились в столь жалком состоянии — что еще один голодный день или холодная одинокая ночь, проведенная в равнодушном лесу, окончательно сведет его с ума. Он станет настоящим зверем, каким он все больше и больше себя чувствовал. Мысли его теперь стали зверскими и отвратительными: еда, надежные укрытия, утомительные лесные переходы — вот и все насущные заботы. С каждым днем становилось все труднее вспоминать замок — было ли там тепло? Говорили ли с ним люди? — а когда колючая ветка порвала его рубаху и оцарапала ребра, он смог лишь зарычать и стукнуть ее — зверь!

Кто-то… кто-то живет здесь…

К дому лесника вела узкая дорожка, аккуратно выложенная камнями. Под навесом у боковой стены были штабелем сложены сухие дрова. Конечно, рассуждал он, обиженно шмыгая носом, конечно, кто-нибудь сжалится над ним, если он подойдет к двери и мирно попросит немного еды.

Я так голоден… Это нечестно. Это не правильно. Кто-то должен накормить меня… кто-нибудь…

Он едва брел на негнущихся ногах, тяжело дыша. То, что он еще помнил об отношениях между людьми, говорило ему, что он должен постараться не испугать своим видом этих бедных людей, жителей заросшей лощины, не видавших ничего, кроме окружающего их леса. Он шел, вытянув вперед руки с растопыренными пальцами, показывая, что он безоружен.

Дом был пуст, а может быть его обитатели просто не обращали внимания на стук его ободранных кулаков. Он обошел вокруг дома, ведя рукой по грубой древесине.

Единственное окно было забито толстой доской. Он постучал снова, сильнее; только гулкое эхо отвечало ему.

Опустившись на корточки перед заколоченным окном и безнадежно размышляя, сможет ли он взломать его поленом, он услышал внезапный щелкающий, шелестящий звук, исходящий от стоящих перед ним деревьев. Он вскочил на ноги так быстро, что потемнело в глазах, пошатнулся, чувствуя дурноту. Вдруг ветки деревьев выгнулись, как будто кто-то с другой стороны ударил по ним гигантским кулаком, и потом, дрожа, приняли прежнее положение. Спустя мгновение тишину пронзило странное резкое шипение. Этот шум превратился в стремительный поток слов — на языке, которого Саймон никогда не слышал, но все-таки это были слова. После этого лощина снова затихла.

Саймон окаменел, он не мог пошевельнуться. Что теперь делать? Может быть, когда обитатель хижины возвращался домой, на него напало какое-то животное…

Саймон может помочь ему… тогда они должны будут дать ему еду. Но чем он может помочь? Он и ходит-то с трудом… А что, если слова ему только почудились и там скрывается огромный зверь и никого больше?

А что, если там кое-что похуже? Королевские стражники с обнаженными мечами или тощая, как после голодной зимы, беловолосая ведьма? А может быть, это сам дьявол в одежде цвета горящих углей и с вечной тьмой в глазах?

Где он нашел достаточно мужества и сил, чтобы разогнуть окостеневшие колени и отправиться к деревьям, Саймон не знал. Если бы он не был так болен и несчастен, то наверняка не смог бы… но он был голоден, грязен и одинок, как шакал из Наскаду. Туго завернувшись в плащ, держа перед собой свиток Моргенса, он двинулся к рощице.

Солнечный свет, пропущенный сквозь сито весенних листьев, рассыпался по зеленому ковру мха грудой золотых монет. Воздух казался упругим, как надутый бычий пузырь. Сперва он не мог разглядеть ничего, кроме темных силуэтов деревьев и ярких серебристых пятен дневного света. В одном из них что-то судорожно дергалось. Приглядевшись, Саймон различил извивающуюся фигуру. Он шагнул вперед, под его ногами зашуршали листья, и в тот же момент борьба прекратилась. Висящее существо — оно было на целый ярд поднято над болотистой почвой, приподняло голову и уставилось на него. У пленника было человеческое лицо и безжалостные топазовые глаза кошки.

Саймон отпрыгнул назад и застыл, тяжело дыша; он выбросил вперед руки, как бы заслоняясь от причудливого воспоминания. Кем или чем бы ни было это существо, оно не было похоже ни на одного человека, когда-либо виденного Саймоном. И все-таки что-то в нем было до боли знакомым, словно отголосок полузабытого сна — хотя большинство теперешних снов Саймона были дурными. Что за странное видение! Пойманный в жестокую ловушку, связанный у пояса и локтей петлей прочной черной веревки так, что невозможно было дотянуться ногами до земли, он все равно выглядел свирепым и непокорным, как загнанная лисица, которая умирает, вонзив зубы в собачье горло.