Тюрьмой Варяга не сломить - Евгений Сухов

— Дядь, а дядь! — обратился он вдруг однажды к сумрачному, чернявому, коротко стриженному охраннику. — Отгадай загадку. А я тебе за это конфетку дам.

— Олежка! Перестань надоедать дяде, — укоризненно глядя на сына, остановила его Света, старавшаяся лишний раз не привлекать к себе внимание своих мучителей-конвоиров. — Замолчи!..

— Зеленое, а нажмешь кнопку — красное? — не унимался мальчишка, не обращая внимания на мать.

Охранник покосился на него и ничего не ответил, но вид у него при этом сделался озадаченный.

— Хочешь, скажу ответ? — Лицо у Олежки стало хитрющим.

— Ну скажи, — не выдержал наконец охранник.

— Лягушка в миксере! — выпалил мальчишка, лукаво улыбаясь во всю мордашку.

Охранник некоторое время молча смотрел на мальчишку, и Светлане даже показалось, что она слышит, как потрескивает у него в голове трудно перевариваемая информация. Наконец через минуту лицо верзилы просияло, и он зашелся таким чудовищным смехом, похожим на лошадиное ржание, что у Светланы по коже забегали мурашки.

— Ну ты, мужик, даешь, — нагоготавшись вдоволь, сказал охранник. — Пойду Вовану расскажу, он обоссытся от смеха.

Олежка польщенно улыбался. Светлана взяла его за руку и потянула к себе в комнату.

Подполковник Беспалый вызвал Муллу к себе в кабинет под вечер в пятницу. Когда того привели, он поднялся навстречу, вышел из-за стола и, подойдя к старику, поздоровался с ним за руку.

— Ты просил о встрече, Мулла?

— Просил, — спокойно, с достоинством отвечал старый зэк.

— Ну тогда проходи, садись, в ногах правды нет, — и Беспалый усадил своего посетителя к столу на мягкое кресло.

Сам сел напротив и после недолгой паузы дружелюбно произнес:

— Давно мы с тобой не общались, Мулла. Уж, почитай, года два будет. Чтобы прийти такому вору, как ты, ко мне в кабинет, для этого должна быть солидная причина. Иначе бродяги этого не поймут, — прищурился барин.

— Не поймут, — согласился сдержанно Мулла. — Но повод для встречи имеется…

— А я смотрю, постарел ты, сдал. Не пора ли тебе на покой?

— Аллах еще не дал мне разрешения отдыхать, начальник, — лукаво глядя на Беспалого, ответил старец.

— Что-то не больно твой Аллах за тебя радеет, коли позволил так захиреть, — усмехнулся Александр Тимофеевич, беззастенчиво разглядывая высохшее, морщинистое лицо зэка. — А сколько же тебе годков настукало, Заки Абдуллович?

Мулла, невозмутимо глядя на начальника, все так же спокойно отвечал:

— А то ты сам не знаешь, Тимофеич. Ты же мое личное дело небось наизусть выучил; оно же у тебя дома наверняка в красном углу хранится. А ты меня про мои годы спрашиваешь.

— И все же, Мулла, напрягись, вспомни!

— Семьдесят шесть недавно минуло. А может, и восемьдесят шесть. Не помню уже. Сам же говоришь, что я постарел.

— Ого! Серьезный возраст. Что-то я не припомню, чтобы банкет был.

— А я не люблю отмечать дни рождения, — усмехнулся старый вор.

— Не пора ли дорогу молодым уступить, а, Заки?

— Что это ты, Александр Тимофеевич, о молодых забеспокоился? Да и где они, молодые?.. Так, одни воробьи да петухи. А волк-то у тебя, поди, только я один и остался, хотя и старик.

— Да, ты прав, воробьев и особенно петухов много. Но есть и певчие. Соловьи, щеглы, кенары…

Мулла вскинул голову:

— Ах вон ты куда метишь, начальник! Молодым щеглом захотел старого волчару заменить? Но ведь щеглам-то надо много потрудиться, чтобы волчью масть заполучить. А такое дается только природой. Кстати, о щеглах. Вот о твоем-то Щеголе я слыхал нехорошие вещи.

— Какие же?

— А будто поет он для тебя какие-то особые песни.

Александр Тимофеевич улыбнулся широко.

— Да вот и про тебя ведь много чего разного говорят, даже не знаю, где правда, а где ложь.

Беспалый тут не покривил душой: о Мулле, одном из старейших российских воров в законе, действительно судачили разное: не то он когда-то сошелся с ссученными ворами, за что был лишен короны, не то был не согласен с политикой нынешних «законных» и в знак протеста сам сложил с себя державный венец.

— Это тоже объяснимо, начальник, — достойно качнул головой Мулла. — Я слишком долго живу на этом свете, а потому и говорят обо мне разное.

— Ты не обидишься, если я задам тебе один вопрос?

— Задавай, начальник, — великодушно согласился Мулла. — На умный вопрос всегда приятно ответить. А если вопрос глупый… так на глупость обижаться Аллах не велит. Есть и такие вопросы, которые могут добавить мудрости, а за это я обязан сказать тебе даже спасибо.

— Ты, я вижу, сам большой мудрец, Мулла, и разумом тебя бог не обидел. Ты знаешь, прежде чем приступить к серьезной беседе, хочу тебя угостить, Мулла, чем бог послал.

Беспалый открыл стоявший в углу его кабинета холодильник и стал извлекать оттуда всяческие закуски.

— Может, все-таки отведаешь плова, Заки Абдуллович? Сам лично готовил.

Александр Беспалый умел привечать: уже через пару минут на столе возвышалась распечатанная бутылка водки, тонко нарезанная селедочка благоухала чесночным ароматом, отваренная картошечка дышала особым пьянящим запахом, а в огромной тарелке горкой возвышался жирный плов из баранины с курагой — любимое блюдо старого вора.

Мулла не смотрел на еду — в данный момент она его не интересовала: из рук хозяина он мог принять только постную пайку.

Но Мулла мягко отверг уже третье предложение начальника колонии отобедать с ним за одним столом. Так и не дождавшись, когда законный наконец согласится влить в себя хоть стопку водки, Беспалый решил больше не тратить время на уговоры и сам начал с душистой селедочки.

— А правду говорят, что ты уже лет двадцать как не законный вор, Мулла?

Мулла поморщился:

— Неожиданный вопрос. Но на него может лучше всего ответить твой… батя.

Беспалый ждал чего угодно, но только не такого ответа.

— Ты знаком с моим отцом? — не сдержал своего удивления Беспалый.

— Как же мне не знать Тишку Беспалого? — хмыкнул Мулла. — Мы с ним не только чалились в одном лагере, но даже были очень близкими корешами. И потом, он такой же вор, как и я… Точнее, он ссученный, а я вор правильный. Чего ты на меня так уставился? Неужели он тебе никогда не рассказывал обо мне?

Подполковник Беспалый потерял интерес к пище. Он даже отодвинул от себя тарелку с селедкой, а потом, ничего пока не понимая, произнес раздраженным голосом:

— Что ты мелешь, Мулла, быть такого не может!