Воровка фруктов - Петер Хандке

По прошествии некоторого времени она позволила себе остановиться, поднять голову, оторвать взгляд от тропинки, которая, кстати сказать, успела уже расшириться и превратиться в дорогу, помеченную тут и там конским навозом (интересно, в ходу ли еще словосочетание «конские яблоки»?). Первое впечатление от ландшафта, безлесого, с виду ровного – чувствуется плато: ощущение, будто ты находишься в некоей части целой земли, при том что эта часть одновременно символизировала собой целое, являясь его центром. Не может ли подобное ощущение обнаруживаться или, как это сказать, выводиться наружу повсеместно, в определенный, не поддающийся определению момент, при известных или неизвестных обстоятельствах? Не повсеместно, но точно то тут, то там, как, например, здесь и сейчас.

Вся местность, а вместе с ней и вся земля, простиралась до горизонтов словно диск, но не совсем плоский, а, если смотреть с той точки, на которой сейчас находилась воровка фруктов, маркируя собой его центр, немного выпуклый, слегка скругляющийся по краям вдалеке, и у воровки фруктов в следующий момент возникло впечатление, будто она стоит на спине, на самом горбу, кита, вполне определенного, того самого кита, который, по преданию, проглотил докучливого глашатая несчастий, пророка Иону, брошенного в море на съедение рыбам, и в чреве которого, до того как кит его выплюнул на землю, тот провел немало дней и ночей, имея достаточно времени, чтобы подготовить свои грозные пророчества, сулящие беды Ниневии или какому другому древнему городу мира. Вместо журчания и бурления из подземелья, теперь, из чрева кита, бурчливое, мелочное ворчание и сердитые проклятья, посылаемые Ионой ввиду приближающегося конца света.

Но история воровки фруктов и ее ближних не место для всяких разных космических аллюзий. Убирайтесь прочь из этой истории, библейские образы, особенно из Ветхого Завета, те, которые допускают соотнесение с теми или иными актуальными событиями, вроде того возвещающего беды пророка, вроде конца света. Следует избегать любого соприкосновения с древними «историями», которые, как утверждается, якобы «не утратили своей актуальности и по сей день», бежать от них как от чумы или холеры. Если в истории воровки фруктов и могут появляться библейские образы, то в лучшем случае такие, которые ни тогда, ни сейчас не являются актуальными, как, например, картина, проникновенно и вместе с тем монументально изображенная Никола Пуссеном (родом из небольшого городка Лез-Андели, в Нормандии, недалеко от пикардийского Вексена), – встреча на поле во время летней жатвы Руфи и Вооза, ставших впоследствии супругами. До этой картины в данной истории еще дело не дошло и не дойдет до самого конца.

Она шла, обратив лицо к солнцу, дальше на восток, утренним часом, который уже приближался к полудню. Ветер, мягкий после дождя, дул на плоскогорье с запада, с вечерней стороны, где, впрочем, до вечера еще должен пройти целый летний день. Дорога, опять настоящая, плавно изгибалась и на сей раз вела действительно ко дворцу, к одному из многочисленных дворцов тут, в Вексене. В каждой деревне имелся свой дворец, часто спрятавшийся между хозяйственными постройками, такой еще нужно было найти. Этот же дворец стоял в гордом одиночестве, на том же месте возвышался когда-то другой дворец, возведенный Вильгельмом Завоевателем. Но и тут: прочь от истории. И тут должно было действовать правило: касаться всего исторического только издалека. Вот почему воровка фруктов обошла замок Завоевателя стороной, справа или слева, и свернула к уже убранным полям, к бездорожью, к кривящемуся пространству. В отличие от своей матери, она не слишком интересовалась дворцами, разве что только потаенными. Целый год она прожила недалеко от Версальского дворца, не испытывая ни малейшего желания посетить его. Ее отец, который в молодости, как он утверждал, «все» читал, высказался как-то по поводу дворцов и замков, заметив, что до сих пор не понимает, почему землемеру, или кем он там был, в романе Кафки так нужно было проникнуть в замок на горе и почему он вместо этого не остался внизу, в деревенском трактире. Что же касается лично ее, дворцы не привлекали воровку фруктов уже хотя бы потому, что при них, как правило, не было фруктовых садов.

Считается, что История, так называемая, та, которая пишется с прописной буквы, с «И», не может избежать маленьких историй, тех, что пишутся со строчной, с «и», в том смысле, в каком говорит жирный мясник-насильник, обращаясь к невинной девушке в одной знаменитой пьесе: «Тебе не избежать моей любви!»[47] Неужели так и есть? Неужели так было? Неужели так будет вечно? Или нет? Или все же да? Как бы то ни было: первый, кто попался воровке фруктов на воскресном пути через поля, был человек, который буквально искал своего предка, пропавшего без вести тут, в Вексене, в последние дни Второй мировой войны, более чем семь десятилетий тому назад.

Она как раз собиралась пересечь одно из кукурузных полей, которые здесь, на возвышенности, еще оставались неубранными, чуть ли не единственные из всех; убирать их будут только осенью. Кукурузные листья бешено шуршали на ветру, это неистовое шуршание, похожее чуть ли не на рев бури, ни с чем не перепутаешь. Но среди этого буйства можно было уловить другое шуршанье, отдельное, меняющее свое местоположение внутри поля, то приближающееся, то удаляющееся, то перемещающееся в одну сторону, то в другую, то вперед, то назад. Она остановилась на границе поля и приготовилась к встрече с каким-нибудь крупным животным, как тогда с отцом, перед чащей, ожидая увидеть зверя не меньше оленя, такого, каким его рисуют на дорожных знаках на обочинах в сельской местности, в прыжке. Было такое ощущение, что там, сквозь плотный строй кукурузных стеблей, выше человеческого роста, продирается тот же самый человек, вышедший из чащи в свое время, только этот, вместо лесных плодов, держал в руках аккуратно сложенные по порядку кости, берцовые или какие другие, которые он называл как-то иначе.

Но не кости в руках удивляли в этом человеке. Обращал на себя внимание свет, исходивший от него в тот момент, когда он вышел из глубины кукурузного поля, темного внутри, почти по-ночному черного, несмотря на вездесущее солнце вокруг. Эта светлая личность не несла в себе никакой опасности и продолжала излучать свет и тогда, когда мужчина, коротко поприветствовав воровку фруктов, безо всякого перехода, как будто это было совершенно естественно, принялся рассказывать о своих многолетних поисках своего пропавшего без вести отца.

Сын, военный ребенок, уже успел состариться. Но до сих пор отец являлся ему во сне. Раньше, до недавнего времени, сын искал его среди живых. Если верить снам, отец пребывал в добром здравии, вот только жил он где-то в стороне от всего, где точно – неизвестно, но определенно в здешних краях, где его видели таким же августом, как сейчас, более чем семьдесят лет тому назад. С недавних пор, правда, когда отец является во снах, он одновременно предстает другим человеком и указывает вместо конкретной могилы в конкретном месте на всю эту область, Вексен, Пикардию. Сыну казалось, будто он слышал во сне, как отец или тот другой поет низким голосом Джонни Кэша: «Нет такой могилы, которая может сковать мое тело!»