Самое ценное. Чему на самом деле важно научить ребенка, чтобы он вырос успешным и счастливым - Мэдлин Левин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Когда мои сыновья выросли, их, естественно, стало все больше интересовать времяпрепровождение вне семьи. По большей части это были мероприятия местного масштаба: Indian Guides[125], бойскауты, легкая атлетика – все это было для меня довольно удобно. Примерно в девять лет старший сын решил, что хочет поехать в летний лагерь. Я знала, что в двадцати минутах езды от нашего дома есть хороший лагерь, и с радостью записала его. Остальные сыновья, в свою очередь, тоже решили поехать туда, что послужило для меня подтверждением, что они хотят быть рядом друг с другом и будут беспокоиться в случае разлуки. И только когда средний сын Майкл захотел поехать в Stagedoor Manor, известный лагерь с театральным уклоном, расположенный на другом конце страны, я осознала, насколько меня тревожит разлука. Мой одиннадцатилетний сын был взволнован перспективой оказаться в месте, наполненном такими же фанатами театра, как и он. Меня охватила беспричинная паника. Самолет упадет, сын утонет в озере или его укусит бешеное животное в лесу. Я уже привыкла жить с сильной тревогой: даже моя навязчивая идея о возможных катастрофах усиливала ее. Я страдала и знала, что мое беспокойство разрушает энтузиазм сына. Что-то надо было менять.
Итак, через тридцать лет после смерти отца я вернулась к психотерапевтической деятельности. Я разобралась с искаженным восприятием реальности, сохранявшимся десятилетиями. То, что отец умер вскоре после моего отъезда из дома, было просто ужасным стечением обстоятельств. Нет, уход в собственную жизнь никого не убивает. Нет, я не защищаю своих детей, когда не отпускаю их далеко. На самом деле я причиняла им вред, препятствуя развитию навыков, которые им понадобятся во внешнем мире, – например, независимости и уверенности в себе. И вот что, пожалуй, самое болезненное: независимо от того, насколько я, как мне казалось, контролирую судьбы сыновей, жизнь может преподносить сюрпризы, и всё предугадать нельзя. Справиться с недостатками моего родительского поведения было непросто в эмоциональном плане, но в конечном счете это принесло огромную пользу. Благодаря этому появившийся после смерти отца страх преобразовался в нечто более близкое к тому энтузиазму и жизнелюбию, какими отличался он сам.
Мой откровенный и трудный пример того, что мешает лучшим родительским намерениям, наверняка звучит знакомо. Конечно, история вашей семьи может быть совершенно другой, но ваш жизненный опыт, вполне вероятно, имеет некоторое сходство с моим. Будучи работающей мамой троих детей, я не находила времени (точнее, не пыталась найти), чтобы подумать о собственных проблемах, не говоря уже о том, чтобы поработать над ними. Поскольку дети были маленькими, они не противились моим решениям, как могли бы сделать дети старшего возраста. И наконец, когда мы уже прожили значительную часть жизни в определенном ключе, очень трудно видеть в этом что-то необычное. Чтобы встряхнуть нас и заставить решиться на необходимые изменения, нужен какой-то толчок: или сильный всплеск тревоги, который пережила я, или доведенный до предела супруг, или ребенок, у которого появляются опасные симптомы. Мы наилучшим образом подготовимся к серьезным переменам – таким, которые принесут непосредственную пользу нам самим и нашим детям, семьям и близким, – если проанализируем, что нам мешает, и выясним, как свести эти препятствия к минимуму, чтобы отвлекающие факторы, искаженное восприятие или ненужное беспокойство не ограничивали нашу свободу действий. Вот некоторые из наиболее распространенных психологических камней преткновения на родительском пути.
Отрицание: «Проблема? какая проблема?»
Всякий раз, читая лекцию о воздействии волны стрессовых факторов на молодых людей и об их зачастую неоптимальных навыках преодоления трудностей, я задаю аудитории такой вопрос: «У кого из вас нет проблем?» Неизменно тянут вверх руки процентов десять. Когда я спрашиваю этих родителей, что, по их мнению, отличается у них дома или в окружении, ответ всегда один и тот же: «С моим ребенком все в порядке. Любит школу. Задают не слишком много уроков. Хорошо спит ночью. Не вижу никаких симптомов стресса, о которых вы говорите».
У меня нет оснований сомневаться в правдивости этих ответов. Все чаще появляются школы, стремящиеся пересмотреть политику домашних заданий, ограничить подготовку к итоговым тестам, изменить время начала занятий и расписание экзаменов. Тем не менее эти школы все еще составляют меньшинство, и изменения в учебных заведениях происходят медленно. Что еще важнее, есть дети, способные успешно учиться в условиях высокой конкуренции, и родители, прекрасно сопротивляющиеся общей тенденции и применяющие разумные ограничения, которые защищают их детей от чрезмерного стресса. Как правило, это легче сделать, когда дети младше. Но если говорить о тех людях, кто не считает нашу нынешнюю систему образования неработоспособной, меня больше всего интересует тот факт, что они на самом деле смотрят не дальше порога своего дома. А когда дети идут в школу, их день по большей части проходит за этим порогом.
Мой вопрос намеренно сформулирован широко, как приглашение родителям подумать об обстановке у них дома и в более широком радиусе, где живут и общаются их дети. В моем кабинете не иссякает поток родителей, искренне потрясенных тем, что их ребенок стал одержим средним баллом или шансами поступить в престижный колледж. «Но мы никогда не делали проблему из оценок. Никогда. Как она может думать, что случится конец света, если она не получит “отлично” по истории?»
Ваш ребенок живет в вашем доме, но вращается в более широком кругу людей, принадлежащих к иной культурной среде. Там смотрят на образование как на гонку к вершине, когда ценятся «правильные» ответы, а не хорошие вопросы, и родители вынуждены беспокоиться, нужны ли их детям репетиторы, тренеры и другая помощь в повышении знаний и умений. Во многих средних школах