Анжелика. Том 3. Королевские празднества - Анн Голон

Служанка принесла суп. На накрахмаленной белой скатерти виднелись ровные квадраты — следы от глажки. Столовое серебро было довольно красивым, но семья Фалло не пользовалась вилками — в ту пору они были еще недостаточно распространены. Анжелика научилась пользоваться вилкой только после замужества, и она вспомнила, как неуклюже обращалась с этим прибором в день своей свадьбы в Тулузе. Кроме того, подали несколько рыбных блюд, яйца и разнообразные молочные продукты. Анжелика подозревала, что сестра отправила слуг в закусочную за готовыми блюдами, чтобы обед был более изысканным.

— Не стоит ничего менять в привычном для тебя образе жизни из-за моего присутствия.

— Не нужно думать, что семья прокурора питается только кашей и капустным супом, — едко возразила сестра.

Вечером Анжелика долго не могла уснуть, несмотря на усталость.

Она прислушивалась к шуму чужого города, поднимавшемуся из сырых расщелин улиц.

Прошел торговец вафлями, потряхивая своим кульком. Его ждали в домах, где вечер еще не кончился и игроки в кости перекусывали легкой выпечкой.

Немного погодя до нее донесся голос глашатая, звонящего в колокол по усопшим.

Слушайте, спящие!

Молите Бога об усопших…

Анжелика вздрогнула и уткнулась лицом в подушку. Она искала рядом с собой горячее, поджарое тело Жоффрея. Как ей не хватало его шуток, его остроумия, его чудесного, всегда чуть насмешливого голоса, его ласковых рук!

Когда же они снова встретятся? Как же они тогда будут счастливы! Она укроется в его объятиях, она попросит Жоффрея поцеловать ее и прижать к себе крепко-крепко!.. И она заснула, обняв подушку из грубой ткани, надушенную лавандой.

АНЖЕЛИКА сняла тяжелую деревянную створку, затем начала сражение с окном, зеленоватые стекла которого были скреплены свинцовым переплетом. Наконец ей удалось его открыть. Нужно быть настоящим парижанином, чтобы спать при закрытых окнах в такую жару. Она глубоко вдохнула свежий утренний воздух, потом взглянула на улицу и застыла в неподвижном восхищении. Комната находилась в другой части дома, и окна ее выходили вовсе не на улицу Ада. Перед молодой женщиной сверкало зеркало воды, гладкое, вызолоченное первыми лучами солнца; по воде скользили лодочки и тяжело плыли груженые баржи.

На противоположном берегу в густом тумане ярким белым пятном выделялось суденышко с прачками. До Анжелики доносились их крики, стук вальков, возгласы речников и ржание лошадей, которых слуги вели к водопою.

Ноздри раздражал сильный и между тем неприятный сладковато-гнилостный запах. Анжелика перегнулась через подоконник и увидела, что деревянные сваи, поддерживающие дом, уходят в илистое дно, а рядом с ними свалены кучи гниющих фруктов, над которыми вьется целый рой ос.

Справа, в конце острова, находилась маленькая пристань, заполненная сейчас лодками. Из них выгружали вишню, груши и виноград. Мальчишки-оборванцы с на редкость красивыми лицами, усевшись на носах лодок, грызли яблоки: они откусывали от плода кусок побольше, а остальное швыряли в реку. Небольшие волны сначала подталкивали надкушенные яблоки к стенам домов, а потом они медленно погружались в непрозрачную речную воду. Деревянный мостик, выкрашенный в ярко-красный цвет, соединял Сите с маленьким островком.

За судном с прачками начинался длинный пляж, весь загроможденный лодками торговцев. Там были горы бочонков и каких-то мешков, и там же можно было запастись сеном для конюшен из огромных стогов.

Речники баграми цепляли плоты, которыми сплавляли лес, подтягивали их к берегу, где нанявшиеся на эту работу бродяги подхватывали бревна и тащили их в одну кучу.

И на всю эту утреннюю суету лился нежный золотисто-медовый свет, придавая каждой сценке на берегу акварельную размытость, словно погружая город в царство мечты; иногда пастельные оттенки взрывались сверкающей белизной отраженного в реке полотна, которое стирала прачка, или ее чепца, или ослепительной чайки, садившейся на воду.

— Сена, — прошептала Анжелика.

Сена — это Париж. Разве не изображен на гербе города серебряный корабль, символизирующий заслуги торговцев, которым город обязан своим богатством?

Накануне Анжелика видела лишь пыльные, зловонные улицы. Но сегодня Париж открылся ей с новой стороны, и это чуть-чуть примирило ее с городом. Она с надеждой думала о предстоящих ей хлопотах.

Для начала нужно идти в Тюильри просить аудиенции у Великой Мадемуазель. Ей можно прямо описать ситуацию: муж пропал, дом опечатан, никто ничего не знает, никакого объяснения она не получила. Лишь от родственника-прокурора ей удалось кое-что узнать, но до него долетело только эхо случившегося. У этой своей подруги Анжелика надеялась выведать, не плелись ли вокруг Жоффрея интриги, приведшие к его аресту. Быть может, Великая Мадемуазель устроит ей аудиенцию у короля? Ведь если король подписал указ об аресте без суда и следствия, то на каком основании? Анжелика должна узнать причину! Время от времени она спрашивала себя: а если все это только плод ее воображения? И она вспоминала атмосферу всеобщего ликования в Сен-Жан-де-Люзе, царившие там счастье и роскошь; каждый думал только о нарядах и драгоценностях, о том, как бы получить удобное место в соборе или в кортеже, как бы ничего не пропустить.

И внезапно голос Жоффрея замолк для Анжелики.

Пустота. Она вдруг ощутила страшное одиночество.

В дверь постучали.

* * *

Вошла служанка Ортанс с кувшинчиком молока в руках.

— Молоко для малыша, мадам. Я сбегала с утра пораньше на площадь Пьер-о-Лэ, крестьянки только-только приехали. Так что молоко у них было совсем теплое, свежее.

— Как вы добры, моя милая, что так позаботились о нас. Нужно было разбудить девушку, что приехала со мной, и отдать кувшин ей, чтобы вам самой сюда не подниматься.

— Мне хотелось посмотреть, проснулся ли малютка. Я так люблю детей, мадам! До чего жаль, что госпожа Ортанс своих поручила кормилице. Полгода тому назад я отнесла нашу новорожденную в деревню Шайо. И каждый день у меня сердце кровью обливается, как подумаю, что она умрет: у кормилицы молока-то почти не было, я думаю, что она ее кормит «мьоле» — хлебом, вымоченным в воде и вине.

Служанка была круглолицая, с румяными щеками и наивными голубыми глазами — Анжелика почувствовала к ней внезапный прилив симпатии.

— Как тебя зовут?

— Барба, мадам, и я к вашим услугам.

— А знаешь, Барба, я сначала кормила моего ребенка сама, так что надеюсь, он будет расти сильным.

— Ничто не заменит материнской заботы, — с чувством произнесла Барба.

Флоримон проснулся. Он сел, схватившись ручонками за бортики кровати и изучая черными блестящими глазками новое лицо.