Орден Сталина - Алла Белолипецкая

Когда Коля шел в толпе к отделанному красным гранитом порталу, его окликнули:

– Николай! – Юноша, конечно, узнал этот голос, но не замедлил шаг, так что к нему обратились вторично: – Скрябин! Постой!

Николай вновь сделал вид, что не слышит, но заметил, как сквозь толпу к нему продирается человек с улыбкой на лице.

– Едешь домой на метро? – произнес Григорий Ильич, хватая Колю за локоть.

– Да, решил прокатиться, – кивнул Скрябин и констатировал про себя: «Третьего оклика не было»; этот факт был для него крайне важен.

Григорий Ильич между тем отвел Колю чуть в сторонку, где народу было поменьше, и с той же улыбкой раскрыл свой черный портфель. Оттуда он вытащил – не ордер на Колин арест и не пару наручников (как представлял уже себе студент МГУ), а всего лишь пачку папирос «Беломорканал».

– Закурим? – предложил чекист юноше. – Угощайся. – И, надорвав картонную коробку, вытряхнул оттуда одну «беломорину».

Скрябин чуть поколебался, но взял папиросу, и Семенов тут же поднес к ней невесть откуда взявшуюся у него в руках зажженную спичку.

Едва затянувшись, Коля понял, что такого крепкого табака курить ему еще не доводилось: перед глазами у него все будто подернулось дымкой, а в голове чуть загудело. Одновременно юношу охватила странная эйфория, и даже его неприязнь к Григорию Ильичу существенно уменьшилась.

Сам чекист, однако, к собственному «Беломору» даже и не притронулся. Странным взглядом он следил за тем, как практикант НКВД раз за разом подносит к губам папиросу, как та становится всё короче, и как, наконец, коротким окурком летит в урну.

– Ну, как прошел день на практике? – спросил Семенов благодушно.

– Нормально. – Коля ухмыльнулся, отметив, что физиономия Григория Ильича становится странно расплывчатой, но ничуть из-за этого не переживая. – Вы хотели о чем-то поговорить со мной?

– Да нет, о чем нам говорить? Просто увидел тебя и решил угостить папироской. Они ведь у меня особенные, сделаны по спецзаказу. Других таких не сыщешь. Так что бери всю пачку – не пожалеешь.

– Спасибо, не надо. – В попытке отказаться Скрябин даже отступил на шаг, но Семенов, не слушая его возражений, сунул плоскую картонную коробку с «Беломором» в нагрудный карман Колиной рубашки и, взмахнув на прощанье рукой, исчез в толпе.

Николай даже не проводил его взглядом. Он прошел под светящейся буквой М, купил картонный билетик и, проехав на эскалаторе вниз, попал в мраморно-гранитный подземный дворец. Если бы студента МГУ спросили, куда именно он собирается ехать, он затруднился бы с ответом. Равно как не смог бы сказать, почему еще полчаса назад встреча с Григорием Ильичом Семеновым представлялась ему столь важной и опасной.

Москвичи, собравшиеся 24 июля на станции метро «Дзержинская», стали свидетелями зрелища столь диковинного, что даже любование красотами подземного царства на время отошло для них на второй план.

Молодой парень – лет восемнадцати на вид, симпатичный, в белой рубашке с длинными рукавами – спокойно стоял на платформе в ожидании поезда. Но едва только в дальнем конце туннеля появилось светлое пятно, возвещавшее приближение электровоза, как парень этот, ни слова не говоря, прыгнул с перрона вниз – на рельсы.

В те времена еще не возникло обычая сводить в метро счеты с жизнью, и все решили, что бедняга просто оступился. Хорошо, хоть током его не убило! Идущий вдоль платформы рельс с пропущенным по нему электричеством юноша не задел, обеими ногами приземлился на шпалы.

Десятки людей потянулись к нему, все закричали, забегали. «Давай руку! Я тебя вытащу!» – крикнул Коле Скрябину (а под поезд шагнул, увы, именно он) здоровенный детина, склонившийся над краем перрона. Но Николай, не обращая внимания на крики, повернулся спиной к приближающимся огням поезда и бодро побежал по шпалам вперед. По всему выходило, что молодой человек рассчитывает обогнать электровоз.

Все, кто был на «Дзержинской», поняли, что тут дело нечисто. «Уж не шпион ли это? Не вредитель ли, задумавший диверсию в метро?» – возникла одна и та же мысль у доброй сотни граждан. Некоторые из них тотчас кинулись к дежурному по станции – предупредить о диверсанте. А те, кто никуда не побежал, увидели немало любопытного.

Поезд остановился, и машинист, выскочивший из кабины, закричал Коле, уже вбегавшему в затемненный туннель:

– Стой, парень! Куда ты? Жить надоело?!

Тот как будто услышал его: приостановился, и все подумали, что вот сейчас нарушитель спокойствия вернется на перрон. Но не тут-то было!

Размахнувшись, Николай с силой ударил себя правой рукой по физиономии. Шлепок получился увесистым, но юноше показалось этого мало: он немедленно влепил себе еще одну пощечину, теперь уже левой рукой. На щеках его остались два красных отпечатка ладоней.

– Прекрати! – заорал он. – Прекрати! Приди в себя!

И вновь принялся хлопать себя по лицу – правой, левой, затем снова правой.

– Да он чокнутый! – прокричал кто-то. – Надо доктора вызывать!

Но до вызова доктора дело не дошло. После очередной пощечины диверсанта качнуло в сторону, он оборвал свои выкрики и с удвоенной скоростью ринулся дальше – под своды туннеля. Подоспевшему дежурному по станции только и оставалось, что в срочном порядке останавливать движение поездов и звонить своему начальству. Таких происшествий безукоризненное столичное метро еще не знало!

А когда известие о прыгуне дошло до руководителей метрополитена, у тех едва не отнялись руки и ноги. И было от чего!..

Коля бежал по шпалам – неудержимый, как молодой волк. Одна часть его разума – та, которая заставляла юношу бить самого себя по физиономии, – вопила и возмущалась, требуя, чтобы он как можно скорее вернулся на станцию. Однако другая половина его рассудка – пребывавшая в ошеломляющем самоубийственном экстазе – гнала Скрябина вперед. И он, вероятно, мчался бы так до самого «Охотного Ряда», откуда уже ринулись навстречу ему сотрудники НКВД, извещенные по телефону дежурным со станции «Площадь Дзержинского». Но вмешался случай: Николай зацепился левой рукой за какую-то острую штуковину, торчавшую из боковой стены туннеля, и, сбившись с бегового ритма, упал на шпалы.

Рукав белой рубашки был прорван; на левом Колином бицепсе сочился кровью длинный порез; пачка «Беломора» вывалилась из нагрудного рубашечного кармана, и маленькие картонные трубочки раскатились в разные стороны.

– Господи! – прошептал Скрябин. – Господи Иисусе! Да что же это со мной?

С трудом поднявшись на ноги, он потянулся было к рассы́павшимся папиросам, но затем, осененный внезапной догадкой, начал с остервенением давить их подошвами ботинок.

– Брошу курить, если только выберусь из этой передряги, – бормотал Коля, растирая мерзкую отраву в пыль. – По крайней мере постараюсь бросить…