Убрать слепого - Андрей Воронин

Из-за массивного письменного стола грохнул еще один выстрел, вызвав взрыв встревоженных криков в коридоре. Слепой дал по столу очередь, вложив в нее все, что еще оставалось в магазине, и, отшвырнув бесполезную железяку, взял наизготовку «магнум». Генерал вскочил и, припадая на простреленную ногу, бросился к дверям. Похоже было на то, что Поливанов в панике, иначе зачем ему было вскакивать и бежать прямо навстречу пуле?

Револьвер майора Сердюка на этот раз сработал безотказно – видимо, дело действительно было в патронах. Череп генерала взорвался на бегу осколками кости, брызгами крови и белесыми комочками разнесенного в клочья разрывной пулей мозга, и мертвое тело, сделав по инерции еще два шага, врезалось в застекленную книжную полку и рухнуло на пол, увлекая полку за собой.

В коридоре шумели, приближаясь, встревоженные голоса. Слепой с грохотом вышиб окно и выбросил наружу конец ковровой дорожки, что вела от дверей к столу генерала. Второй конец дорожки был прижат столом.

Когда ворвавшиеся в кабинет вооруженные люди осветили фонарями придавленный рухнувшей книжной полкой труп генерала Поливанова и бросились к открытому окну, из которого тянуло морознью сквозняком, притаившийся за дверью Слепой тихо выскользнул в приемную, а оттуда в коридор. Когда две минуты спустя он спокойно вылез на улицу через окно первого этажа, в здании позади него, наконец, загорелся свет.

Сиверов не видел, как при свете вспыхнувшей люстры полковник Назмутдинов наклонился над телом своего шефа, пощупал у него пульс – принимая во внимание то, во что превратилась голова генерала, это выглядело почти издевательством, – и улыбнулся. Этой улыбки не видел никто, но о ней можно было догадаться по выражению полковничьей спины – улыбка словно просвечивала насквозь, – и стоявший позади полковника капитан, чувствовавший себя полным идиотом из-за напяленного поверх пиджака бронежилета и висевшего на груди АКМ, затаенно вздохнул. Он точно знал, кто теперь будет руководить отделом, в котором он работает.

Бывший инструктор учебного центра спецназа ГРУ капитан запаса Илларион Забродов был очень занят. Он жарил картошку и при этом немелодично насвистывал, время от времени одним глазом кося в развернутую газету, лежавшую на кухонной тумбе.

Он, конечно, предпочел бы газете хорошую книгу, но книги на кухне были в доме Забродова табу – ничто так губительно не воздействует на книгу, как чтение во время еды или, того хуже, во время приготовления пищи.

Глаза Иллариона перебегали со сковородки на газетный лист, рассеянно скользили по строчкам и возвращались к сковородке – картошка интересовала его сильнее, чем новости. В новостях не содержалось ничего принципиально нового: все было плохо и обещало в ближайшее время сделаться еще хуже, и чтобы понять это, вовсе не нужно было читать между строк – об этом наперебой кричали политики, обозреватели, экономисты и собственные корреспонденты; композитор Игорь Крутой стал старше еще на полгода и по этому случаю закатил очередное грандиозное шоу; с нечеткой газетной фотографии печально улыбался слегка осунувшийся в преддверии процедуры импичмента симпатяга Клинтон, которого Забродову было искренне жаль; где-то опять объявили голодовку и без того голодные учителя; на них всем было наплевать, даже коллегам, потому что коллеги тоже хотели есть. Переворачивая скворчащую картошку, Забродов мимоходом подумал о том, что побуждения, двигавшие ныне почившими генералами, вполне можно если не одобрить, то понять. Ему самому часто казалось, что очень многим из тех, кто посещает дорогие тренажерные залы, чтобы согнать лишние килограммы, не мешало бы в одночасье потяжелеть граммов этак на девять. Но это была реакция первого порядка, рассчитанная на то, чтобы дать сдачи, когда тебе пытаются намять холку в подворотне, или ответить выстрелом на выстрел из-за угла – реакция индивидуума, отвечающего только за себя и действующего на свой страх и риск. Такие люди, как генералы ФСБ, по мнению Забродова, не имели права бороться с преступностью подобным образом, если дело не касалось их лично.

Забродов невесело улыбнулся сковороде с картошкой: когда дело коснулось лично генералов, их хватило только на то, чтобы отбросить копыта. Конечно, капитан спецназа жил на свете не первый день и понимал, что существуют ситуации, в которых единственным выходом является физическое устранение некоторых лиц. Он сам неоднократно проводил такие акции – ив одиночку, и во главе целого подразделения, – но всегда старался стрелять без свидетелей, а не по свидетелям. Кстати, одна из таких акций, похоже, предстояла ему в ближайшем будущем. Судебный процесс над Слепым обещал вывернуть на поверхность такое количество трупов, что, предложи Забродов взять взбесившегося агента живым, друг Андрюша, пожалуй, недолго колебался бы, выбирая между дружбой и служебным долгом, и вогнал бы ему пулю в затылок.., со скупой мужской слезой на глазах, конечно. Так что Слепому, похоже, придется составить компанию своим коллегам по отряду «вольных стрелков», если, опять же, он не окажется проворнее.

Забродов сунулся в холодильник и открыл морозильное отделение – проверить, как там водочка.

Водочка была вполне, бутылка сплошь покрылась инеем и сделалась непрозрачной. Забродов сноровисто перелил водку в пузатый графинчик, подумал, не хлопнуть ли рюмочку для разминки, но удержался и, закрыв графинчик притертой стеклянной пробкой, поставил его на нижнюю полку холодильника.

Теперь его мысли занимал Слепой. Слишком много здесь было совпадений. За долгие годы своей полной разъездов и встреч с самыми различными людьми жизни Забродову довелось только однажды знать человека с ярко выраженной нокталопией. И вот – опять. Совпадало практически все: возраст, профессия, эта самая нокталопия, даже цвет волос – все, кроме черт лица да того обстоятельства, что Слепой был жив, а Глеб Сиверов остался где-то в выжженных солнцем горных ущельях Афганистана… Вообще, из той его группы, похоже, не уцелел никто. Конечно, могло случиться чудо, но поверить в совпадение было все-таки проще. Кроме того, капитану запаса Забродову очень не хотелось, чтобы Слепой оказался Глебом – тот Глеб, которого он помнил, как-то не укладывался в образ волка-одиночки, живущего только для того, чтобы убивать. Взгляд Забродова снова упал на фотографию улыбающегося Клинтона. То ли качество снимка, перепечатанного бог знает откуда, было плохим, то ли настроение у Забродова совсем испортилось, но улыбка президента определенно казалась ему затравленной.

– Так-то, братец, – сказал президенту Забродов, снова переворачивая картошку. – Не лез бы в политику – не имел бы головной боли.

Это было жизненное кредо Иллариона Забродова, конечно, поданное в самом упрощенном виде, чтобы даже американскому президенту стало понятно, что политика – дело грязное, если он этого почему-либо не знал до сих пор. Капитан Забродов покинул службу в тот самый миг, когда понял, что спецназ перестал служить стране и начал служить отдельным людям, присвоившим себе право выражать ее интересы, как им вздумается, и никакие уговоры не могли заставить его вернуться обратно. Ему хватало его книг и его воспоминаний, да и Мещеряков по старой дружбе то и дело впутывал его в разные истории, позволявшие размять косточки и соскрести мох с боков. И каждый раз это была политика пополам с уголовщиной – они были так переплетены и перемешаны, что отличить их друг от друга со временем становилось все труднее, – так что Забродов всегда начинал терзаться горькими сожалениями ровно через минуту после того, как соглашался помочь в очередном расследовании. В данном случае, впрочем, расследовать было нечего – все было известно, и почти все фигуранты дела уже умерли, за исключением главного героя, который вдруг вообразил себя Терминатором.