Убрать слепого - Андрей Воронин

Поверх кучки грязноватого снега, наметенной сюда сквозь решетку, лежал, скукожившись, использованный презерватив. Штука эта, хоть и противная сама по себе, несла в себе глубинный жизнеутверждающий смысл, тем более, что здесь, на сплошь застроенной официальными зданиями улице, делать ей, строго говоря, было нечего. Разве что выкинул кто-нибудь из машины. Но заниматься сексом в машине прямо под окнами ФСБ? Нет, для этого нужно было иметь ярко выраженные эксгибиционистские наклонности. Слепой усмехнулся: с наклонностями или без, жизнь продолжалась даже под окнами этой мрачной конторы, а значит, будет продолжаться впредь.

С ним или без него – вопрос, но он собирался сделать так, чтобы выжил он, а те, кто на него охотился, жить, наоборот, перестали.

Он посмотрел на хронометр. Разглядеть стрелки удалось лишь с большим усилием – на улице сгущалась темнота, здание напротив уже осветилось сверху донизу, хотя через закрытые жалюзи невозможно было рассмотреть, что происходит внутри. Из подъезда торопливым ручейком вытекали люди, поминутно от тротуара и с расположенной неподалеку стоянки отъезжали автомобили – рабочий день закончился, но генерал Поливанов не торопился покидать свой кабинет. Или его там вовсе и не было?

Слепой похолодел. Это был не первый его просчет, но, пожалуй, один из самых крупных. С чего он взял, что генерал на службе? Это не лейтенантик из отдела обработки информации, у него ненормированный рабочий день. И вот, пока секретный агент по кличке Слепой, киллер экстра-класса, жмется в сточном коллекторе, как влюбленный кот под окном мохнатой красотки, генерал Поливанов, возможно, проводит совещание на другом конце Москвы, или ужинает жареной картошкой, а то и кувыркается с любовницей! Насчет любовницы он, конечно, загнул – один уже докувыркался, и вряд ли Поливанов станет повторять фатальные ошибки своих коллег, но дела это не меняло: Слепой со всей очевидностью свалял дурака, а время утекало между пальцев, как вода.

В этот момент он впервые по-настоящему ощутил, до какой степени с ним не все в порядке, и это ощущение – ощущение того, что не тело даже, которое, как всякая машина, время от времени подвержено поломкам и авариям, а самый разум, который заключает в себе твою личность, понемногу начинает выходить из-под контроля, – испугало его. Он до боли закусил губу, подавляя мутную волну паники, и заставил себя рассуждать здраво.

«Я устал, – твердил он себе, – я просто очень сильно вымотался. Нужно поскорее все закончить, и тогда я, наконец, смогу отдохнуть. К черту теплые моря – я заползу в свою нору и буду спать неделю, две – столько, сколько понадобится, и выйду на поверхность здоровым человеком, без этой свалявшейся шерсти на подбородке и без ночных кошмаров наяву. Я был идиотом, придя сюда вот так, но все еще можно поправить. За дело, Глеб Петрович!» Он частично отключил себя от действительности, самым краем сознания продолжая контролировать подъезд и улицу перед ним. На экране памяти снова поползли светящиеся строки компьютерных файлов. Глеб знал, что всевозможные приспособления для хранения информации, от глиняных табличек и берестяных грамот до новейших цифровых методов записи и воспроизведения – просто неуклюжие костыли, которыми ленивые люди подпирают свою нетренированную память. Все, что человек когда-либо видел, слышал или воспринимал каким-нибудь иным способом, навеки остается в его мозгу и может быть извлечено оттуда – надо лишь владеть определенными приемами и уметь сосредоточиться. Как и следовало ожидать, необходимая ему информация вскоре отыскалась на задворках памяти. Слепой включился в реальность и вынул из кармана сотовый телефон.

Референт генерала Поливанова вежливо, но твердо отказался соединить его со своим шефом, пока он не назовет свое имя и дело, по которому беспокоит генерала, из чего косвенно следовало, что Поливанов все-таки на месте. Конечно, референт мог темнить – он и так ухитрился не сказать ничего определенного, но Слепой хорошо изучил эту холуйскую породу, и знал, что, будь кабинет генерала пуст, референт разговаривал бы с ним по-другому. То, что начальник на месте, всегда дисциплинирует подчиненных, несмотря на двойные звуконепроницаемые двери, отгораживающие приемную от кабинета. Глеб беззвучно рассмеялся и выключил телефон, не утруждая себя выражениями сожаления и прочей чепухой.

Теперь следовало составить план, который был бы хоть чуточку получше того, из-за которого он обнаружил себя глупо торчащим в водостоке. Недавний испуг немного отрезвил Слепого, и планирование не отняло у него много времени. Снова тихо, почти беззвучно рассмеявшись, он покинул свой наблюдательный пункт и после недолгих поисков проник в другой подземный коридор, где было почти сухо, а по стенам змеились толстые веревки экранированных силовых кабелей и более тонкие пучки телефонных проводов.

Генерал-майор Поливанов завершил совещание традиционной шуткой про солдата и вошь, воспринятой с традиционным же вежливым смехом – это был ритуал, изменение которого вселило бы в сердца его подчиненных некоторое беспокойство. Елозя по полу ножками стульев, шаркая подошвами, щелкая замками кейсов и наполняя воздух приглушенным гулом голосов, подчиненные стали вытекать из кабинета, как мыльная вода из раковины. Полковник Назмутдинов, как обычно, задержался в дверях. «Как клок волос в водостоке», – продолжая аналогию, подумал генерал, разглядывая непроницаемое восточное лицо с косыми щелочками глаз и жесткими черными усами. Это лицо – доверенное лицо, неуклюже скаламбурил про себя генерал, – сейчас почему-то не вызывало ничего, кроме глухого раздражения и полуосознанного желания залепить по нему чем-нибудь тяжелым, например графином. Генерал знал, что Назмутдинов давно и старательно его подсиживает – никак не мыслил он своего будущего без генеральских погон и этого просторного кабинета, – но, будучи известной, эта опасность не была, строго говоря, опасностью, а превращалась в весьма удобный рычаг, с помощью которого, с одной стороны, можно было незаметно управлять полковником, а с другой, столь же незаметно потчевать конкурентов дезинформацией. Работником же Назмутдинов был толковым и исполнительным, и, хотя фантазия его ограничивалась все тем же видением генеральских погон и глубокого вращающегося кресла, удалять его от себя генерал не спешил – Назмутдинов мог быть и временами бывал очень полезен. Но в данный момент смотреть на него было почему-то превыше генеральских сил. В Конце концов, это именно Назмутдинов, и никто иной, был первопричиной того кошмара, который творился вокруг, все ближе подбираясь к генералу. Поливанов чувствовал себя патроном в обойме пистолета – каждый погибший из числа его коллег и соратников неотвратимо приближал его собственную очередь.

А придумал всю эту гнилую, насквозь провонявшую и, главное, очень быстро вышедшую из-под контроля затею именно полковник Назмутдинов. Они тогда крутили и никак не могли раскрутить Паленого, который со своей группировкой держал в страхе пол-Москвы. Это был стопроцентный бандит, но у него хватило ума содержать при себе грамотного юриста, с помощью которого он каждый раз просачивался в щели, коими во все времена изобиловало и будет изобиловать наше законодательство, и уходил от ответственности, добродушно посмеиваясь над потугами поливановских спецов. Районная ментовка кормилась из его рук, и генерал был близок к тому, чтобы при одном упоминании имени Паленого начинать рычать, как дикий зверь. Он дошел до того, что подослал к Паленому двух своих агентов с недвусмысленным приказом кончить эту тварь, но в этих играх Паленый тоже не был новичком, и тела капитана Гаврилова и старшего лейтенанта Лешукова через неделю выловили в одном из пригородных прудов. Над незадачливыми киллерами хорошо потрудилась рыба, и опознать их удалось далеко не сразу.