Домой, во Тьму - Антон Мякшин

– В часовне. Молится. Что-то неладное творится со стариком. За эту неделю, когда туман опять начал убивать, он не выпил ни глотка.

– Тогда действительно – что-то неладное. – На этот раз усмешки у Янаса не получилось. Даже кривой.

Как-то так само собой повелось, что, даже став Императором, Тремьер ни одного важного вопроса не решал без присутствия Матея и Топорика. Видимо, пережитое в форте Пяти Княжеств тесно сблизило их. Янас, припоминая свое тогдашнее впечатление, оставленное Тремьером, скоро признал, что сын гончара, теперь так высоко взлетевший, натура намного более сложная, чем ему показалось сначала. Словно Тремьер, всю свою жизнь примеривая на себя различные маски, сейчас явил свое истинное лицо. Лицо государя.

– Ладно, – сказал Тремьер, побарабанив снова пальцами. – Скверные времена проходят. Скоро все это закончится. И тогда, мальчик мой, начнется у нас совсем другая жизнь. Кстати, мне понадобится советник. Человек, которому я смогу доверять. Как ты на это смотришь?

Поднявшись, Топорик поклонился.

– Благодарю вас, Ваше Величество. Но я… Мне не нравится Герлемон. И к тому же… мне кажется, что власть – большая или малая – слишком тяжкое бремя. Не только для того, кто ею обладает.

– О, мой мальчик! – на выдохе громко проговорил Император Тремьер. – Теперь я вижу, что поторопился с твоим назначением. Разве ты еще не понял: власть – это самое сладкое, что может быть в нашем мире. Самое важное и самое дорогое. То единственное, к чему надо стремиться. Остальное – прах!

– Как будет угодно государю, – ответил Янас.

Они помолчали.

– Ты так никогда и не говорил, – помолчав, потому что говорить больше стало не о чем, сказал Тремьер. – Откуда у тебя это оружие?

– Топорик? – зачем-то переспросил Янас.

– Именно. Отец Матей тоже не знает, – добавил он.

Янас несколько минут думал, как ответить. Сказать правду было сложнее. Не то чтобы он опасался подозрений, просто считал, что произошедшее на заставе капитана Балбрака Раблла касается только его одного. И еще Ключника. Подобные мысли, которые невозможно было проговорить вслух, а тем более при ком-либо еще, все чаще посещали мальчика. Будто чей-то другой разум, а не его собственный, вталкивал в мозг эти темные неощутимые ниточки.

– Можно никому не желать зла, – сказал Топорик, – можно ничего не хотеть и ни к чему не стремиться. Но все живущие на этой земле не вольны решать свою судьбу самостоятельно. Ты все равно будешь делать то, что должен. Пойдешь тем путем, который начертан тебе от рождения. Кем-то, кто выше всех четырех миров.

– Ничего не понял, – хмыкнул Тремьер. – Словно ты не своими словами говорил.

– Это слова Ключника, – ответил Янас. – По крайней мере, он хотел мне сказать именно это.

Когда мальчик покинул его, Император Тремьер поднялся с трона и, разминая ноги, прошел к окну. Солнце уже взошло, но чертов туман никуда не ушел. Дворец, погруженный в молочное море, казалось, качался, как большой фрегат.

Тремьер вздрогнул и вцепился пальцами в подоконник.

Бледные еще солнечные лучи не проникали на земную поверхность. Туманное покрывало поглощало свет, нисколько не изменяясь. Только льдистые иголочки сверкали чаще и ярче прежнего.

Здесь, внизу, под дворцовыми покоями, было тихо. Хотя Тремьер стянул в эти коридоры едва ли не половину наемников. Насколько знал Янас, воины не получали приказа соблюдать тишину, но все равно – даже разговоров слышно не было. Только негромкие мерные шаги. Ратники по двое и по трое бродили по коридорам или стояли у сводчатых узловых переходов, куда совсем недавно навесили решетчатые двери. Железная паутина решеток упруго лязгала, когда ратники отпирали дверь, чтобы пропустить Топорика.

Путь в часовню был долог и извилист. Сначала следовало спуститься глубоко вниз, но не по лестнице, а пологими коридорами, кольцами обвивавшими подножие дворца. Коридоры сплетались, расходились и снова сплетались. Некоторые заканчивались тупиками, а некоторые закрывались в кольцо. Был только один, который вел далеко вниз, где уже не камни звенели под ногами, а хлюпала липкая глинистая грязь.

А там, на большой глубине, где уже трудно дышать и пламя факелов горит едва-едва, выходишь в квадратную комнату с высоким потолком. Комната заперта. Постучишь в массивную бревенчатую дверь, скажешь условное слово, и она откроется. Если, конечно, караульные узнают твой голос.

В комнате караульных четверо. И дверь, ведущая дальше из комнаты, тоже не решетчатая, а глухая, да еще обитая железом; запирающаяся не на ключ, а на засов – чтобы открывалась только изнутри, а не снаружи.

За дверью начиналась узкая винтовая лестница, выбитая в камне. Она вела наверх, в часовню, которая была словно башня, опушенная под землю.

Топорик ступил на лестницу, в полной темноте двинулся вверх, негромко шелестя ладонями по сырому камню стены. Ненужный теперь факел он оставил за дверью– лестница слишком узкая, лишенная перил. Факел будет только мешать передвижению, а идти следует осторожно. Один неверный шаг – и полетишь вниз, в наполненную сумраком яму, на самом дне которой, наверное, белеют кости тех, кому не повезло.

Здесь уже караульных не было.

Янас не в первый раз посещал часовню. Он знал: если преодолеть примерно половину пути, мрак и душная тишина вступят в поединок с разумом. Навалится страх, что впереди ничего нет, лишь бесконечные ступени и неотступная засасывающая пустота за спиной. Тогда главное – не завязнуть во мгле, не дать волю раскручивающейся в груди жути. Нужно просто продолжать путь и ни в коем случае не торопиться. И не останавливаться.

Тусклый свет, падавший на лестницу из полуоткрытой двери, казался ярким до рези в глазах. Янас ввалился в часовню мокрый и минуту стоял на пороге, унимая дрожь в ногах. В груди саднило. Все-таки следовало подождать до утра, отлежаться… Зачем он потащился сюда? Чтобы увидеть Матея и поговорить с ним? Нет, такой мысли у него не было. Вообще не было никаких мыслей. Просто пошел, чтобы было куда идти, и полностью осознал, куда несут его ноги, лишь очутившись во мраке винтовой лестницы. Будто кто-то привел его сюда против его воли.

Эта мысль вдруг напугала мальчика. Он стоял, привалившись спиной к закрытой двери, надежно отрезавшей его от затхлой темноты; стоял, восстанавливая дыхание, глядя на согбенную спину священника, припавшего лбом к массивной гранитной плите надгробия.

Потом перевел взгляд вверх.

Высоко-высоко, прямо в куполообразный потолок был врезан витраж в виде креста. Лучи утреннего солнца, проходя сквозь красно-желтые стекла как сквозь горящую листву осенних деревьев, наполняли часовню доверху чистым светом. Вкруговую по стенам, на уровне выше человеческого роста, были укреплены бронзовые подсвечники, выполненные в виде миниатюрных мечей, видимо символизирующих сущность воинственного Святоборца. На них, на бронзовых клинках, торчащих из стен, стояли свечи, которые, очевидно, никто никогда не зажигал – света в часовне было достаточно. Топорик в который раз подумал, что хоть он уже и неплохо знает Императорский дворец, но того места, где купол часовни Герлемона Святоборца выходит на поверхность, найти никак не может. А когда входишь сюда из душной и жуткой темноты, будто попадаешь в другой мир, прозрачный и светлый, даже немного нереальный. Словно по подземным коридорам оказываешься прямо в Поднебесье.