Банкир - Дик Фрэнсис

Тот, чью жизнь они простили, вовсе не обязательно окажется Бетховеном или Пастером. Спасти бы обычного, умеренно грешного, умеренно добродетельного, совершенно безвредного человека. А если он при этом лечит лошадей... что ж, тем лучше.

До того дня в Аскоте Кальдер и в мыслях не имел приобрести Сэнд-Кастла, поскольку жеребец в тот момент имел средний успех и неопределенную ценность как производитель. Но Кальдеру, как и нам всем, открылось великолепие этого коня, и я сам слышал, как голос его дрожал от восхищения. И где-то после этого ему, должно быть, пришла в голову мысль о селене, и с той поры злодеяние пустило корни и росло, пока не опутало всех нас, злодеяние, которое можно было истребить в зародыше, если бы я отвернулся.

Умом я понимал, что не мог не сделать того, что сделал, но для сердца и души это не имело значения. От этого не стихали охватившие меня терзания, не становилось легче на душе.

Горе и печаль еще придут ко всем нам, сказала Пен. Она была права.

Жеребец становился все беспокойнее; он копнул копытом землю.

Я посмотрел на часы: циферки ярко светились во тьме. Двадцать минут или около того с тех пор, как ушел Кальдер. Двадцать минут, а кажется, уже двадцать часов.

Лошадь внезапно с неприятной решительностью крутанулась во мраке, толкнув меня крупом.

— Ну-ка потише, малыш, — увещевающе произнес я. — Мы с тобой оба здесь застряли. Лучше поспи.

Ответ коня был подобен нецензурной брани: подкованное копыто впечаталось в стену. "Может быть, ему не нравится, когда я говорю, — подумал я.

— Или когда двигаюсь". Головой он теперь повернулся к окну, его массивное тело безостановочно металось от одной стены стойла к другой, и я увидел, что на нем в отличие от лошадей Оливера нет ошейника: ничего, за что можно было ухватиться, придержать, успокоить, похлопывая по шее.

Он вдруг встал на дыбы, неистово замолотил копытами и одной ногой хлестнул по стене.

«Уже не смешно, — подумал я. — Не дай Бог оказаться прямо на пути у этого сокрушительного копыта. Ради всего святого! — мысленно взмолился я к нему. — Я не причиню тебе вреда. Только стой спокойно. Спи».

Все это время я стоял спиной к двери, так что для лошадиных глаз я был полностью в тени. Но конь знал, что я здесь. Он нюхом чуял меня, слышал мое дыхание. Если бы он меня еще и видел, может, было бы лучше?

Я сделал осторожный шаг к тусклому продолговатому окну и поймал ясный, острый и мгновенно ужаснувший меня взгляд одного из его глаз.

Ни покоя. Ни сна. Нет и не предвидится. Глаз коня, широко раскрытый, с белым ободком вокруг привычной черноты зрачка, уставился на меня, не видя, свирепо вытаращившись в никуда.

Черные ноздри раздулись. Губы, насколько я видел, задрались, обнажив зубы. Уши прижаты к черепу, изо рта показалась пена. Это непохоже на беспокойство, на тревогу, не веря себе, понял я. Так выглядит безумие.

Конь внезапно взбрыкнул, попятился, врезавшись задом в стену, и тут же рванулся вперед, но не этот раз вздыбил передние ноги; отблеск метнувшихся копыт прочертил во тьме серебряные дуги, стена под окном тошнотворно вздрогнула от удара.

По-настоящему запаниковав, я вжался в угол между стеной и дверью, но это не давало реальной защиты. Стойло было примерно в десять квадратных футов, да восемь футов в вышину, пространство, даже в лучшие времена наполовину заполненное лошадью. А для этой лошади в этот момент оно казалось смирительной рубашкой, которую конь намеревался сбросить, силой проломив себе путь. Ясли, подумал я. Забраться в ясли. Ясли были пристроены на середине высоты по диагонали одного из задних углов стойла. Узковатое металлическое корыто, укрепленное на крепкой деревянной подставке. Как убежище оно выглядело довольно жалко, но по крайней мере было приподнято над землей...

Жеребец крутанулся, опустил передние ноги, но взлетели задние, два пушечных ядра грохнулись в бетонную стену в шести дюймах от моей головы, и только тогда, в этот миг, я начал бояться, что свихнувшееся животное не просто покалечит меня, а убьет.

Он лягался не целеустремленно; большинство его ударов приходилось в других направлениях. Он не пытался укусить, хотя его раззявленный рот свирепо скалился. Его приводило в исступление что-то другое, не я... но в таком маленьком пространстве разницы не было.

Через две секунды он превратился в настоящего берсерка. С быстротой, о которой я мог только догадываться по мечущимся теням, он кружился, лягался, бросался всем телом на стены, и едва я примерился прыжком одолеть бурю и прорваться к яслям, меня садануло по руке летящее копыто.

В тот момент я не осознал, что он действительно сломал мне руку, потому что все онемело. Я добрался до кормушки, попытался вскарабкаться в нее, задрал ногу... сел на край... попытался подтянуть другую, еще свисавшую ногу... но сделал это недостаточно быстро. Еще один прямой удар с хрустом обрушился на мою лодыжку, и на этот раз я понял, что произошло.

Воздух над моей головой, казалось, свистел от копыт, а от лошади исходило теперь непрерывное ржание, похожее на визг. Наверняка кто-нибудь, отчаянно подумал я, кто-нибудь услышит грохот и звон и придет...

Я видел его, как темные вспышки против окна, дыбящийся, брыкающийся, лягающийся, мечущийся кошмар. Он завертелся юлой, едва видимый, поднялся на задние ноги, головой доставая до потолка, замолотил передними, точно пытаясь вскарабкаться на невидимую стену... и сбил меня прочь с моего сомнительного насеста, с силой толкнув в грудь — толчок, за которым было полтонны веса и никакой осмысленной цели.

Я кубарем скатился в солому и попытался прикрыть голову от смертельных копыт, инстинктивно защищая лицо и живот... и предоставив позвоночник и почки их судьбе. Следующий сокрушительный удар пришелся по лопатке и сотряс, как молот, каждую кость, и я почувствовал, что где-то внутри зарождается крик, истошный вопль — помилуйте, спасите, прекратите избиение, избавьте от ужаса...

Его мания отчего бы то ни было становилась все хуже, и наконец он хрипло завизжал он, а не я. Звук заполонил мои уши, отразился от стен, оглушающий, бьющий по нервам дьявольский рев. Он как-то попал копытом в середину моего скрюченного тела и споткнулся о меня, и я увидел, как он аркой навис надо мной, сухожилия натянуты, как струны; он тоже мучился, ярость богов клокотала в его напряженном горле; вот передние ноги взлетели ввысь, и он ударил по потолку.

Это смерть, понял я. Он сокрушит меня, он меня раздавит. Еще секунду буду я видеть и чувствовать... и одно из его копыт попадет мне в голову, и мне конец... мне конец...

Прежде чем я успел додумать, его передние ноги обрушились вниз, так что копыто задело мои волосы, и вновь, с запредельной яростью, он неистово взвился на дыбы, его голова взметнулась как молния, ударившая обратно в небо, череп, словно таран, врезался в потолок. Все строение сотряслось от толчка, а конь с оборвавшимся криком рухнул, точно колоссальная глыба, поперек моих ног, тело его сотрясла судорога, мускулы задергались тугими толчками, а воздух звенел, затихая, отголоском конца.