Славянский «базар» - Сергей Зверев

– Я понял это и не стал наезжать.

Монгол по привычке говорил так, словно сам беседовал с Жаканом. На самом деле все делали за него другие, он только руководил ими. За последние два года казначей лишь однажды покидал свой дом.

– Я охочусь на человека, убившего моего отца.

– Мне казалось, что твой отец умер сам.

– Он помог ему умереть.

– Не стану спрашивать, кто он. Но догадываюсь. Хотел бы – сам сказал, – проговорил Монгол и припал к стакану с коньяком, по его глазам Карл понял, что Монгол знает и эту его тайну. – В том, что знаешь – смерть близка, есть своя прелесть, – улыбнулся одеревеневшими губами Монгол, – не строишь далеких планов. Живешь сегодняшним днем.

– Я сегодня ближе к смерти, чем ты, – без тени иронии сказал законный.

– Качан, Кальмар – они люди пропащие, дурью торговали, – но я не хочу потерять тебя, – в голосе казначея слышались нотки сочувствия.

– Я тоже, но у меня есть свои счеты.

– Возьми бригаду.

Карл улыбнулся, давая понять, что все для себя давно решил.

– Свои рамсы я развожу сам.

– Пацаны не понимают, что случилось. Почему ты вдруг исчез.

– Перебьются. Скоро появлюсь.

– Тогда тебе пригодится Сыч. Пока не разведешь рамсы, можешь рассчитывать на него.

– Отказываться не стану. Но все сделаю сам.

Монгол покачал головой.

– Карл, не ставь себя выше других. Помнишь, как ты мне сказал однажды: «Я такой же, как все, только лучше».

– Я и теперь так думаю. Но ты не в счет.

– Удачи.

Карл приблизился к Монголу, взял его за плечи.

– Не дергай Жакана, он мне нужен. Если хочешь что-нибудь узнать, спроси у меня самого.

– Спрошу… и у него, и у тебя, думаю, мы с тобой еще увидимся. Только зря ты от бригады отказываешься.

– Я не отказываюсь. Помощь мне нужна… – Карл наклонился к уху казначея и зашептал…

Монгол кивнул:

– Надеюсь, ты прав. Фантомас из него все вытянул. Я только приберег для тебя Ханоя, чтобы ты мог ему в глаза посмотреть.

– До встречи, Монгол, – попрощался Карл и сбежал на первый этаж.

Тело Ханоя, завернутое в черный полиэтилен, уже лежало на траве. Ограду палисада под балконом старательно протирал ветошью мрачный пацан. У его ног уже валялись три испачканные в крови тряпки. Другой из шланга поливал розы, пока кровь не запеклась на лепестках.

Сыч дожидался Карла за рулем машины. Шофер держал в одной руке короткий карандаш, в другой газету с кроссвордом. Завидев законного, он тут же спрятал газету под сиденье.

– В город?

– Назад, на дачу.

– Только я знаю, где вы сейчас живете. Мне Монгол сказал узнать. Я к Жакану и приехал…

Карл откинулся на спинку сиденья, отодвинул его. На душе после встречи с Монголом остался неприятный осадок. Оказывается, Монгол наперед знал о всех его уловках. А Жакан даже словом не обмолвился, что до сих пор контачит с казначеем.

«В конце концов, и я никому не говорю до конца правды, – подумал законный. – А Монгол прав, что никому не доверяет. Он не имеет на это права. Общак – святое».

За воротами стоял густой туман. Фары машины не в силах были его рассеять, но Сыч нашел бы дорогу и в темноте. Вскоре автомобиль выбрался на шоссе, взревел двигатель.

– Если бы тебе вновь предложили родиться, стал бы блатным? – неожиданно спросил Карл.

Подобные мысли никогда не посещали Сыча. Он был доволен своей сегодняшней жизнью, менять ее не собирался.

– Я на судьбу не в обиде.

– Но все же?

Сыч потер макушку, хлопнул рукой по рулю.

– Если бы и в другом месте жизнь свела меня с вами и с Монголом, я на любую работу согласился бы. Но только не с другими.

– А я… даже не знаю, – Карл вспомнил, что в его квартире осталась без присмотра отцовская виолончель.

Никому из домушников и в голову не могло прийти рискнуть обокрасть квартиру вора в законе, но от отморозков Мальтинского всего можно было ожидать.

– Кем бы вы стали?

– Музыкантом. Ездил бы с гастролями. Я неплохой виолончелист. Мне бы три месяца практики – и восстановил бы руки. Играл бы на уровне выпускного курса консерватории.

– Мне кажется, что у щипача руки проворнее, чем у музыканта.

Карл подхватил бензиновую зажигалку, лежавшую на приборной панели, и, поднеся руку к лобовому стеклу, поставил ее на кончик мизинца. Машину потряхивало, но зажигалка оставалась почти неподвижной, балансируя на пальце. Казалось, она существует совсем в другом измерении, чем шофер и пассажир.

– Раз, – сказал Карл, и зажигалка ожила – нырнула, крутнулась, блеснула.

Сыч не успел заметить – куда, но она исчезла. Карл продемонстрировал пустую ладонь.

– Однако…

– Еще не все.

Зажигалка вновь появилась в пальцах законного. Колпачок был открыт, на фитиле весело подрагивал живой огонек.

– Ловкость рук, но она ничто по сравнению с тем, что требуется для игры на виолончели. Каждый виолончелист может стать карманником, но не каждому карманнику дано играть на инструменте.

– Я про вас много слышал, – признался Сыч, – пацаны говорят, что вы могли бы стать известным музыкантом.

– Мог бы, – абсолютно серьезно сказал Карл, – но у меня другая судьба.

Юсуф прилетел в Москву не из Таджикистана, он сделал небольшой крюк – через Стамбул. Уже третий день он находился в российской столице, но еще ни с кем не встретился. Кем именно был Юсуф по рождению – таджиком или афганским пуштуном, наверняка не знал никто, кроме него самого. Он объявился в Душанбе в конце девяностых. По-русски и по-английски говорил практически без акцента.

Юсуф неизменно носил европейскую одежду: белоснежную рубашку, галстук, черный костюм. В другом прикиде никто его и не видел. Внешне он был полной противоположностью Кальмару. Средних лет, не то тридцать, не то сорок, коротко подстриженная борода-эспаньолка. Не знавшие его, в первую очередь думали, что им повстречался преподаватель арабистики одного из европейских университетов, но никак не наркоделец.

Юсуф, прилетевший в Россию по чужому паспорту, не стал заезжать в гостиницу. Зачем, если в Москве ему принадлежали сразу три квартиры. Две – в центре и одна в районе Речного вокзала.

То, что коренные перемены в поставках наркотиков неизбежны, Юсуф не сомневался. Не зря Петрович прилетал в Душанбе и намекал, что неплохо бы вывести из цепочки Кальмара. Юсуф не сказал тогда ни «да», ни «нет». Он любил старика за верность традициям, за старомодный образ жизни. Кальмар казался ему вечным, как сам Восток.