Предсказание - Дин Кунц

Один из фонариков перегорел, оставив в тени одного ангела. И среди остальных, ярко подсвеченных, темная фигурка с наполовину сложенными крыльями выглядела очень зловеще.

На подъездной дорожке родительского дома вылетал парок из выхлопной трубы отцовского «Шевроле Блейзера».

Бабушка Ровена выкатила его из гаража и подготовила к использованию. Стояла рядом со внедорожником, одетая к обеду, без пальто.

В свои восемьдесят пять она еще могла сломать тебе ребра, сжав в объятьях.

Включив сирену, Карлос отъехал от тротуара. На перекрестке уже стоял полицейский, чтобы «Скорая помощь» могла не останавливаться на светофоре.

Сирена быстро затихала вдали, когда бабушка что-то сунула мне в правую руку и втолкнула на переднее пассажирское сиденье «Блейзера».

Коп обеспечил нам свободный проезд через перекресток, и когда мы мчались к больнице, я разжал пальцы правой руки. Их покрывала кровь, моя и моей любимой жены.

На ладони я увидел кулон-камею, который я подарил Лорри, когда мы только начали встречаться. Бабушка, пока находилась наверху с моей мамой и детьми, взяла кулон из шкатулки, где Лорри хранила свои драгоценности.

Кулон был одной из трех вещиц, которые пережили пожар, уничтоживший наш первый дом. Маленький, он должен был потеряться. Золотые цепочка и оправа — расплавиться. А сама камея, женский профиль, вырезанный на белом мыльном камне, треснуть и почернеть от сажи.

Однако кулон остался прежним, разве что чуть потемнели несколько прядей волос, вырезанных в камне. Сама же камея, в том числе и профиль, осталась белоснежной.

Некоторые вещи не такие хрупкие, какими кажутся.

Я сжал окровавленный кулак так крепко, что ладонь, на которой лежал кулон, заболела, словно в нее вбили гвоздь.

Когда мы приехали в больницу, Лорри уже была в операционной.

Медсестра настояла на том, чтобы отвести меня в перевязочную. Пуля Бизо, когда тот выстрелил в меня в гостиной, повредила хрящ ушной раковины правого уха. Медсестра промыла рану и очистила евстахиеву трубу от сгустков крови. Я согласился только на местную анестезию, когда молодой врач зашивал мне рану.

И теперь, до конца моих дней, мое ухо будет сплющенным, таким, как бывает у боксера, который много лет провел на ринге.

Нам не разрешили наблюдать за операцией с балкона над операционной. После завершения операции Лорри отвезли бы в одну из палат отделения интенсивной терапии, и мы с отцом расположились в комнате ожидания этого отделения.

Серой и мрачной. Меня это вполне устраивало. Не хотелось мне ни яркой раскраски стен, ни вызывающих прилив бодрости картин, ни удобных кресел.

Чему я бы порадовался, так это боли.

Бред какой-то, но я боялся, что Лорри умрет, если онемение рассудка, сердца или тела сокрушит меня, если я поддамся усталости. Я чувствовал, что лишь острая боль позволит мне привлечь внимание Господа, и Он наверняка услышит мои мольбы.

И при этом я не мог позволить себе слез, потому что слезы показали бы, что я ожидаю худшего. И таким признанием я приглашал бы смерть забрать то, что ей хотелось заполучить.

В ту ночь я составил себе множество суеверных правил, по их числу значительно превзошел людей, которые полагаются на эти правила в повседневной жизни, надеясь с их помощью отвести от себя удары судьбы.

Какое-то время мы находились в комнате ожидания с другими людьми, которые тоже тревожились за судьбу своих близких. Потом остались одни.

Лорри привезли в больницу в 8:12. В половине десятого доктор Уэйн Корнелл, хирург, который оперировал ее, прислал к нам медсестру.

Прежде всего она сказала, что доктор Корнелл — блестящий хирург, специализирующийся на операциях брюшной полости. И у него «потрясающая» команда.

Мне ее похвалы не требовались. Чтобы остаться в здравом уме, я уже убедил себя, что доктор Корнелл — гений, а руки у него чувствительнее и проворнее, чем руки величайших пианистов.

По словам сестры, состояние Лорри оставалось критическим, но операция шла успешно. Предстояла долгая ночь, по прикидкам доктора Корнелла, он мог закончить операцию где-то около часа ночи, не раньше, в Лорри попали две пули. И причинили много вреда.

На тот момент я не хотел знать подробностей. Не вынес бы их.

Медсестра ушла.

Поскольку мы с отцом остались вдвоем, маленькая комната ожидания вдруг превратилась в огромный ангар.

— Она выкарабкается, — сказал мне отец. — Будет как новенькая.

Я не мог усидеть на месте. Кружил по комнате, сжигая нервную энергию.

Произошло все в воскресенье, 22 декабря, не в один из пяти дней, записанных на оборотной стороне контрамарки в цирк. Но в полночь начинался третий из дней в списке дедушки Джозефа.

Что более худшее могло произойти после полуночи в сравнении с тем, что уже случилось этим вечером?

Я притворился, что не знаю ответа. Выдавил из головы и этот опасный вопрос.

Устав кружить по комнате, я остановился у одного из двух окон. Не знаю, сколько простоял рядом с ним. Старался всмотреться в находящееся за стеклом, но ничего не видел. Только черноту. Бездонную черноту.

Схватился за подоконник. У меня закружилась голова. Я почувствовал, будто вываливаюсь в окно, в темный водоворот.

— Джимми? — позвал меня отец.

Когда я не ответил, положил руку мне на плечо.

— Сынок.

Я повернулся к нему. Потом сделал то, чего не случалось со мной с детства: заплакал в объятьях отца.

Около полуночи приехала мама с большой жестянкой сладостей, привезла пирожки, пирожные, сдобное печенье.

За ней следовала бабушка Ровена в желтом комбинезоне. Несла два больших термоса с колумбийским кофе.

В больнице хватало автоматов, продающих закуски и кофе. Но даже в критической ситуации наша семья никогда не будет есть и пить то, что предлагают эти автоматы.

Энни, Люси и Энди остались в доме моих родителей под присмотром и зашитой фаланги соседей, которым мы могли доверять, как себе.

Мама также принесла мне смену одежды. Мои туфли, брюки и рубашку покрывали пятна засохшей крови.

— Дорогой, пойди в мужской туалет в конце коридора, умойся и переоденься, — сказала она мне. — Тебе сразу полегчает.

Мне казалось, что я предавал Лорри, покидая комнату ожидания, даже для того, чтобы умыться и переодеться. Не хотел идти.

Прежде чем выехать из дома, мама нашла свою любимую фотографию Лорри и вставила в маленькую рамку. Теперь сидела, положив фотографию на колени, и пристально смотрела на нее, словно это был талисман, гарантирующий полное выздоровление невестки.