Черный день. Книги 1-8 - Алексей Алексеевич Доронин

Не дождавшись ответа, «зеленая» начала:

«Где вы, грядущие гунны,

Что тучей нависли над миром!

Слышу ваш топот чугунный

По еще не открытым Памирам.

На нас ордой опьянелой

Рухните с темных становий —

Оживить одряхлевшее тело

Волной пылающей крови…».

Стих был не детский. Данилов вспомнил, что это Александр Блок, дед ему читал когда-то.

И если Няша (странное сокращение от имени Татьяна) декламировала четко, то ее сестра только монотонно бубнила. Но голос «порченной» в точности следовал за интонациями здоровой «половинки». Создавая то ли фон, то ли мелодию напева. Как будто гудел большой пчелиный рой. Когда номер был исполнен, парень вспомнил, что полагается аплодировать, и слегка похлопал в ладоши.

– Нюшка, не бойся. Дядя хороший. Он не обидит, – серьезно сказала Таня.

«Еще бы. Я болен и еле жив. При всем желании не обижу даже котенка», – подумал Данилов, глядя на это творение природы. Он читал о таких. Но не думал, что они могут выжить в нынешних условиях. Парень достал из кармана леденец, который нашел в Златоусте. Слипшийся комок сахара, пролежавший пятьдесят лет в круглом аппарате на ножке, куда надо было кинуть монетку, чтобы забрать конфетку. Аппарат пылился в углу магазина неподалеку от «Сбербанка». Рядом валялся перевернутый терминал, с которого когда-то можно было пополнить счет телефона.

Автомат был разбит и выпотрошен, но три конфетки застряли в трубке, по которой они должны были высыпаться в лоток. Пустырник рассказывал, какие места проверять, чтобы найти древние ништяки. Две Саша тогда сразу съел, а одна вот… пригодилась. Ничего так. И не скажешь, что им полвека. Похоже на крупный чупа-чуп, только без палочки. Данилов протянул конфету ближайшей к нему девочке, Няше.

– Нет, – отказалась та принимать гостинец. – Ей тоже дайте, а то обидится.

– Дай, – действительно обиделась вторая половина девочки. – Дай!

Сказано это было четко, почти нормальным голосом. Будто капризничал обычный ребенок. Хотя Сашке почему-то вспомнилось, что по-английски это слово означает: «Умри».

– Хочет, чтоб не только сыто было, но и вкусно, – перевела ее сестра.

– Пищеварение у них частично общее, – пояснил доктор. – Поэтому если наедается одна, то и вторая не голодна. – Но ощущения у каждой свои, отдельные.

Действительно. О том, что конфету надо поделить, Саша и не подумал, воспринимая сестер как одно существо. Да уж! Стыдно.

Доктор взял у Данилова леденец, попытался распилить ножом, но не смог. Антикварная сладость была тверже камня. Подождите, − сказал он, и вышел. Проходя мимо девочек, погладил их по головам. В ответ на ласку Няша улыбнулась отцу, Нюшино лицо осталось полусонным и ничего не выражало. Пока доктора не было, Саша лихорадочно соображал, о чем поговорить с девочками, но так ничего и не придумал. Вертелись в голове совершенно неуместные вопросы, вроде того – не надоело ли им всегда ходить в обнимку, и могут ли они сидеть на обычном стуле, или им нужен специальный… В общем, всякая ерунда. К счастью, доктор вернулся довольно быстро. Он принес чугунную ступку и пестик. Саша был знаком с этими предметами – у бабушки на полке с кухонной утварью стояли почти такие же. Доктор положил конфету в ступку и, бормоча себе под нос – Аккуратно, спокойно, не торопись, – прицелился и тюкнул по ней тяжелым пестиком. Конфета раскололась на две почти равные половинки. Довольный Борис Андреевич протянул их дочерям, которые немедленно сунули куски в рот и начали грызть.

– Света не любит их, – тихо сказал он, повернувшись к Сашиному уху. – Боится, что у нее родится такой же. Из-за меня. Она думает, это мой дефект. Не верит, что это − лотерея… случайность. Думаю, она меня сожрет даже из-за мелкого отклонения у дитя. Не дай бог. Она вовсе не такая тихая, как кажется. Ты понял, конечно, − одна из малюток, Нюша – блаженная. Может, раньше их сумели бы разделить. Они срослись ниже грудной клетки, скелеты у них отдельные, я прощупывал. Но есть общие сосуды, и частично пищеварительный тракт общий. Я не могу сделать рентген, но мне кажется, их спинной мозг тоже соединен какими-то перетяжками. Они воспринимают себя разными личностями, но многое им нравится одинаковое. Заявляют, что могут чем-то «обмениваться». Хотя Нюша почти не говорит. Только «мама» и «дай». А в основном– мычит. Я понимаю ее через раз, а Няша говорит, что понимает всегда. Может, фантазирует, а может, и нет.

– У них общие мысли? – тихо спросил Саша.

Но девочки услышали, и Няша ответила вместо отца, вытащив леденец на время изо рта:

– Не все. Некоторые общие. Некоторые свои. Память разная. Как два кувшина, в которые воду льют. Но один дырявый. Она глупая. А я умная. А ты еще глупее, дядь? У тебя много мыслей в голове, но все не твои. Их тоже туда налили?

– Таня! Санек, не обижайся на них, дурашек.

– Ничего, – пробормотал Сашка.

– А мы знаем, к кому ты идешь, – вдруг произнесла, глядя на него, Няша, закончив грызть леденец.

– Серьезно? – Младший почувствовал неприятное покалывание от направленных на него глаз. Зеленых. Но не желтовато-зеленого или изумрудного оттенка, который был у многих в его семье, а темного, болотного.

– Да. Только он не Упал-намоченный. Он Собиратель. Он собирает. Из частей. Зайку-мозайку. Только эта мозаика − из мяса и костей. Как мы с Нюшей. А кто в нее не входит, тем он лишнее отрубает. И нитками сшивает. Было много людей, станет один.

– Не обращай внимания, – фыркнул доктор. – Зря я им книжки читал страшные. Не помню только, чтобы читал «Франкенштейна». А про Уполномоченного и про Орду – это они наш разговор подслушали. Девочки, сколько раз я вам говорил – нельзя подслушивать! Все, идите к себе!

– Сейчас пойдем, папочка. Мы не подслушивали. Мы просто слушали… Мы же не виноваты, что в нашей комнате все так слышно хорошо. А читать мы и сами умеем (это уже, обращаясь к Саше). Мама научила. Настоящая мама, а не эта. Я одну страницу, а она другую.

– Дугую, – повторила вторая «сиамка».

– Мама не могла вас научить, она умерла.

Строгий доктор сделался перед ними мягким, как воск.

– Все равно научила, – упрямо сказала Няша, то есть Татьяна, и