Хрустальный шар - Станислав Лем

Мой водитель, которого я оставил в скопище машин перед воротами, имел недвусмысленное намерение начать охоту на японок. Признался мне, что их не пускают в город, и хотел воспользоваться случаем. Я же тем временем двинулся по огромной лестнице, расспрашивая пробегавших мимо солдат о санитарном отделе. Тут царила сплошная неразбериха. Никто не слышал о таком отделе; наконец оказалось, что размещается он в другом месте, но адреса никто не знал.

Совершенно случайно, болтаясь по коридорам, я наткнулся на офицера, который по делам ехал к полковнику Келлеру, шефу Medical Coprs[145], пребывающего со специальной миссией (исследование пораженных атомной энергией) в Клинике Императорского университета.

Так что мы поехали на моем джипе в клинику, которая располагалась в приморском предместье, в огромном парке.

Весь японский санитарно-врачебный персонал работал нормально, все шло здесь так размеренно и четко, что, проходя по коридору и минуя невысоких, одетых в белое японцев, можно было забыть о внезапных переменах, которым в последние дни война подвергла город.

Конечно, у меня не было особой надежды получить какую-либо конкретную информацию об Уиттене – скорее я хотел узнать, как можно попасть в Хиросиму, поскольку эта территория была эвакуирована и даже армейские части не имели туда доступа за исключением научных исследовательских экспедиций, которые не пользовались кораблями, а имели собственную, прямую авиационную связь с базой в Штатах. После долгого ожидания я наконец был допущен к полковнику П. Келлеру.

Мне снова пришлось предъявлять документы, подтверждающие мои полномочия, и просить его объяснить, каким образом я могу попасть на территорию Хиросимы.

– Это невозможно, – улыбнулся он. – Попасть туда нельзя, тем более что почва там радиоактивна и пребывание там опасно для жизни. Но здесь у нас есть около двухсот пациентов, которых японцы эвакуировали из города еще до капитуляции, так что если вы захотите их увидеть, то пройдите с доктором Макатавой.

Я согласился и отправился с маленьким врачом-японцем, решив про себя, что следует изменить направление атаки. «Санитарные службы слишком слабы, нужно добраться до штаба ученых…» – подумал я. К счастью, я знал выдающихся физиков-атомщиков со времен Ок-Риджа.

Надежды увидеть Сато после того, что я читал в газетах, уже совсем не было, но нужно было сделать все до конца.

В первой же палате меня удивил относительно нормальный вид жертв катастрофы.

– Это люди из отдаленных предместий? – спросил я сопровождающего меня врача. Он знал английский язык.

– Нет, – ответил он, – это преимущественно жители из центра.

– Как это, ведь я читал…

Он кивнул.

– Здесь у нас есть два человека, которые остались живы, несмотря на то что бомба взорвалась на расстоянии ста шестидесяти ярдов от здания, в котором они находились.

– Но это исключено; я читал, что там плавилось железо…

– Не знаю, – ответил он, по-прежнему вежливо и тихо, – но они живы. Один из них – христианский священник. Это тот, что лежит у окна, фатер Кляйнзорге.

Это был пожилой, совсем белый человек с забинтованной головой, укрытый одеялом до подбородка. Глаза у него были закрыты.

– Они в сознании? Нормальные? Что они говорят? – спросил я.

– Большинство – да. Например, этот священник утверждает, что слышал гром и видел яркий зеленый свет.

– Он был в убежище?

– Нет, никто не пошел, ведь не было никакой тревоги. Он находился в каменном здании, которое развалилось и… – врач поискал в памяти соответствующее слово и продолжил: – и раздавило всех жителей. Он один, как сам говорит, спасся чудом. Только немного поранился стеклом.

– Значит, он скоро выйдет. А другие? – спросил я. Мне вдруг показалось, что бомба была изрядно разрекламирована; впрочем, ведь я сам наблюдал этот чудовищный взрыв…

Врач покачал головой. Мы прошли между двумя рядами кроватей, с которых поднимались черные холодные взгляды. Больные провожали молчаливым взором мой мундир, словно передавали меня друг другу из рук в руки. Открывая вторые двери, покрашенные в белый цвет, врач задержался и впервые посмотрел мне в лицо, но так, будто оно было из прозрачного стекла.

– Нет, – сказал он, – ни он не выйдет, ни другие. Все они должны умереть.

– Как это?

– Их тела с виду уцелели, – объяснил он, – но все внутренние органы, а особенно печень, костный мозг, который создает кровь, и другие важные органы, так тяжело повреждены, что они все равно умрут. Это результат излучения.

– Излучения? Значит, умрут?

– Умрут, – подтвердил он.

У меня не было сил смотреть ему в лицо.

– Это уже выход? – спросил я, потому что мы все еще стояли в дверях.

– Нет, есть еще один зал, – сказал японец и пропустил меня вперед.

На второй же кровати в этом большом и светлом, как стеклянная веранда, помещении лежал Уиттен.

Я сразу узнал его и подбежал к кровати. Он очень медленно открыл глаза и с трудом сосредоточил на мне взгляд.

– Сато, это я, – тихо сказал я, наклоняясь над ним. – Как ты себя чувствуешь?

Он шевельнул бровями.

– Благодарю, хорошо. – Он с минуту тяжело дышал, а потом сказал сильным, нормальным голосом: – Ты на службе?

Я удивился.

– Это именно тот человек, которого я искал, – повернулся я к врачу, который тоже легко поднял брови, как-то удивительно серьезно и глубоко поклонился и вышел…

Я придвинул табуретку и уселся у изголовья, внимательно вглядываясь в такое, как, может, никогда раньше, японское лицо Сато: оно ничем не отличалось от десятков иных, которые были видны всюду – и слева, и справа – в белоснежном обрамлении простыней и бинтов. Он был очень бледен, как и все, кожа отсвечивала легким восковым блеском.

– Я не на службе, – сказал я, – прилетел сегодня утром, потому что хотел найти тебя.

Это прозвучало довольно неуклюже – впрочем, вполне типично для разговоров после долгой разлуки, за время которой произошло множество необычных событий.

– Ты прилетел… из Англии?

– Да. Как ты себя чувствуешь? – повторил я и сразу же вспомнил слова врача: «Все они должны умереть». Я смутился. Знают ли они об этом? Существует ли в Японии понятие врачебной тайны?

– Благодарю, – повторил он. – У меня бывает тошнота и кружится голова, но я не чувствую себя слишком слабым.

– Где ты был… тогда? – спросил я очень тихо.

– А… – Он с минуту помолчал.

Потом вдруг приподнялся, что меня даже испугало. Я смотрел на этих людей как на мумии, которые могут рассыпаться в пыль при неосторожном движении. Но Сато сел на кровати и посмотрел мне в глаза.