Хрустальный шар - Станислав Лем

– Она немного больна, что-то с легкими, – добавил он, когда я вернул ему снимок, и аккуратно спрятал его в самодельный конвертик из мягкой голубой бумаги.

– Парни, – крикнул я, – а вы знаете, у Сато есть невеста в Англии!

– Желтенькая? – спросил Медоуз. От него пахло вином, в глазах отражался качавшийся зал.

– Нет, с какой стати? Ее звать Эллен.

– Не нравится мне это, – бросил кто-то.

– Но он англичанин! – защищал я Сато.

– Может быть, – ответили мне сомневающимся тоном.

Больше я не затрагивал эту тему, потому что, живя близко с Уиттеном, не раз мог почувствовать, как сдержанно относятся к нему его «настоящие» английские коллеги.

Когда Сато показался на лесенке, ведущей в зал, толстый потный Медоуз подошел к нему, сильно покачиваясь, и взял его на руки. Дико ухая, он принес Сато к столу. И здесь начал выдавать какую-то сумасшедшую свадебную речь, обращаясь то к Уиттену, то к его воображаемой невесте, называя ее по имени. Мы разразились смехом. Это странный, известный каждому факт, что бывают минуты, когда все покатываются от хохота над какой-то дурацкой шуткой, а как вспомнишь на трезвую голову, остается только недоумение.

Уиттен все время стоял неподвижно со спокойной, словно примерзшей к лицу улыбкой.

Месяца через два я заметил у Уиттена на столе конверт с черной каймой и невольно взял его в руки.

Он увидел это. Сразу не отозвался, но, когда я уже выходил, сказал, что Эллен умерла.

– Мне очень жаль. Когда это произошло?

– Когда мы были у Сэттлера – на карнавале.

– Что, когда Медоуз… – начал было я и замолк.

– Да, – сказал он. – Я выходил тогда позвонить, помнишь?

– Позвонить…

– Да, потому что состояние было тяжелое и отец должен был мне сообщить.

– Но… и именно тогда… ты узнал?

Он кивнул.

– Боже мой, почему ты ничего не сказал?

– Не хотел портить настроение, – коротко ответил он, и больше мы об этом не говорили.

Во второй раз я встретил Уиттена в 1939 году, уже в Лондоне. Я как раз улаживал последние формальности в связи с началом работы в Специальном отделе, когда случайно увидел его на улице. Видимо, он запал мне в сердце крепче, чем я думал, поскольку я выскочил из отходившего автобуса.

Мы очень сердечно поздоровались. В какой-то миг, шагая рядом с ним, я подумал, что он идеально подходит на роль агента в Японии. Как любой молодой адепт искусства, я был полон святого энтузиазма и убежден, что в мои обязанности входит также открытие новых талантов и увеличение армии разведчиков. Это следует понимать так, что я был уверен в своем наметанном глазе и психологической интуиции. В тот же день я поговорил с моим шефом, который, естественно, был воплощением флегматического скептицизма. Но, видимо, на самом деле очень не хватало агентов в Японии с соответствующей внешностью, поэтому прошло несколько встреч Сато со спецами, осторожное расследование его семейных отношений, и, наконец, ему было сделано предложение, которое и было передано через меня.

Он работал на нас уже шестой год. В Японии было три больших провала наших людей: в 1940, 1942 и 1943 годах, – но все они счастливо миновали Уиттена. В качестве технического контролера большой фирмы «Хасэгава», работающей на армию, он был освобожден от службы (конечно же, он считался японцем) и мог свободно передвигаться по всей стране. Его донесения часто были очень ценными; сам я не имел с ними ничего общего, но мимоходом слышал об этом от коллег из Восточного отдела. Однако следует заметить, что наиболее тревожные донесения агентов, даже подкрепленные убедительным документальным и вещественным материалом, чаще всего игнорируются штабами. Например, один из подчиненных Сато сообщил нам о намечающемся нападении на Перл-Харбор незадолго до этого, потом замолчал так внезапно, что мы утратили с ним все связи. Мы переслали это сообщение в Америку с известным результатом. Это сочетание недоброжелательности, тупости и невежества уже освящено традицией. Может быть, нигде нельзя встретить такого окаменевшего консерватизма, как в армейском командовании.

Седьмого мая я с утра опечатывал лиловые, черные и розовые папки с документами, обвязывал пачки крепким шнуром и с неподдельным удовольствием относил их в архив. В промежутке между этими походами я нашел минутку, чтобы заглянуть к Старроу.

Поскольку из Японии в последнее время не было никаких вестей, я попросил его дать мне знать, если что-нибудь случится, и вернулся к себе. Входя в кабинет шефа, я заметил Грэма, который, увидев меня, легко приподнял брови и улыбнулся. В последнее время он с особым пристрастием разыгрывал таинственность.

Два месяца спустя, наводя порядок в своем домашнем столе, я с удивлением обнаружил в самом нижнем ящике какие-то старые документы, относившиеся к делу восьми немецких диверсантов, которых удалось раскрыть благодаря сотрудничеству с американским ФБР. Их взяли, когда они начали строительство маленькой пиротехнической фабрики в подвале своей виллы. Это было немного неприятно, тем более что я не мог припомнить, каким образом бумаги попали ко мне, конечно же, хранение таких документов дома было строжайше запрещено. Но война уже закончилась, мой рапорт на увольнение уже лежал на столе у начальства, поэтому я решил отнести уже несущественные бумаги на службу. Вскоре мне предстояло покинуть бюро, поэтому я не без волнения вошел в кабинет, где проработал шесть лет. Я принадлежал к счастливчикам, которые кровавую бойню наблюдали из кресла, в некотором панорамном сокращении, хотя не единожды мог воздействовать на ход войны интенсивнее, чем самый доблестный воюющий солдат.

Возвращаясь из архива, я заглянул к Старроу.

– Замечательно, что ты пришел, – воскликнул он, завидев меня. – Есть кое-что для тебя.

– Сообщение от UTU?

Это был криптоним Уиттена.

– Да, и даже не через Португалию, представь себе, через Данию, и очень свежее: отправлено девятнадцатого июля.

– Можно узнать, откуда?

Старроу замялся на минутку, но потом рассмеялся и похлопал меня по плечу.

– Ну, ты нам не навредишь, – сказал он, довольный собственной шуткой. – Из Хиросимы. Он находится сейчас там и работает на заводе «Маомото-Ниэсака». Знаешь, это там, где производят реактивные авиадвигатели.

– Хиросима? Где это?

– Не знаю, но кажется, что на Хондо[144]. Это портовый город.

– Спасибо большое.

Я попрощался и вышел, думая, что старый Уиттен обрадуется весточке о сыне. Официально Сато был торжественно похоронен как жертва налета во время немецкого блица.

Дома уже был Грэм, которого я пригласил на более роскошный, чем обычно, обед по случаю подписания предварительного контракта с акционерным обществом «Райт и Карелл», куда я поступал в качестве инженера-конструктора. Толстяк сиял сегодня даже сильнее, чем обычно. Его глаза, словно вставленные в розовый глобус драгоценные каменья, вращались, полные лучезарного удовольствия. Придвигая к себе после десерта сахарницу, он начал: