Отцовский штурвал - Валерий Хайрюзов

– Там еще полно, – сказал я.

Король пересыпал зерно в мешок, и я вновь полез в щель. И вдруг услышал крик:

– Атас! Охрана!

За стеной вагона послышалась беготня. Я затаился, оставшись наедине с бухающим сердцем. Я слышал, как совсем рядом за тонкой стенкой вагона начали переговариваться охранники. Один из них не поленился и вскарабкался до высокого окна и заглянул в вагон.

– Темно, как у негра в заднице, – сказал он. – Надо бы фонарем посветить.

Я вспомнил, как сам, когда заглянул сверху через окошечко, ничего не разглядел, надо было, чтоб глаза привыкли к темноте. К тому же я сидел в щели, и разглядеть меня, даже с фонарем, было невозможно. Единственное, чего я боялся, так это что меня выдаст собственное сердце.

Через несколько минут охранники ушли, я осторожно поднял вверх сумку с зерном, спрыгнул в вагон, затем, подпрыгнув, уцепился за край окна и, подтянувшись, выглянул наружу. То, что я увидел, испугало меня не меньше, чем охранники. На Короля с блестевшей на солнце бритвой шел Бала.

Король упал перед ним на колени.

– Бала, бл… буду, не брал. Хоть щас зарежь. Не брал я мешок! Вот тебе крест.

Король перекрестился.

– А это что?

Бала кивнул на сумку, которую я только что передал Королю.

– Это по щелям наскребли.

– Знаю я вашу щель, – процедил Бала.

Он закрыл бритву, махнул кому-то рукой. Прибежали подручные и забрали сумку. Неожиданно вагон тронулся и, набирая ход, покатил в сторону Сортировочной. Прыгать из него было поздно. У меня была надежда, что поезд остановится на Сортировочной, но он, не сбавляя хода, проскочил ее и покатил дальше. И все же где-то за Батарейной он начал сбавлять ход, и я, сбросив сумку с зерном, повиснув на руках, прыгнул на галечный откос. Я уже знал: прыгать надо не по ходу, а в противоположную сторону, и после приземления нужно сгруппироваться и спрятать голову. Мне повезло, приземление было негрубым. Когда последний вагон прокатил мимо, я осмотрелся, обнаружил на коленке дыру, а чуть позже увидел, что лопнул шов на рукаве вельветки. Но сумке повезло меньше, и зерно разлетелось вдоль железнодорожного полотна. Собирать его не было смысла. Ощупывая побитые локти, я по проселочной дороге пошел в сторону Ангары. Почему-то в глазах стоял упавший на колени Король.

«Да никакой он не Король! – с запоздалым прозрением подумал я. – Так, обыкновенный воришка. А кто же тогда я? Его подручный, еще мельче и ниже, чем он». Бывает, что синяки и ссадины наталкивают человека на неплохие мысли. Дело оставалось за малым – выйти из тени Короля.

Через несколько минут меня догнала попутная машина. Когда она поравнялась со мной, я рванул к заднему борту и запрыгнул в кузов. Машина остановилась.

– Ловкий! – выглянув из кабины, сказал шофер. – А ну, слазь!

– Да чё, жалко, – заныл я.

– Мне не жалко, а вот она, – шофер похлопал по дверке, – не любит, когда в нее без спросу прыгают разные…

Шофер незлобно матюгнулся. Я понял: бить меня не будут, и спрыгнул на землю.

– Давай, до Парашютки подброшу, – милостиво разрешил он. – Только садись в кабину.

Оказалось, что шофер ехал на аэродром. Уже из кабины я неожиданно увидел полет доселе невиданной мною огромной птицы. Сделав круг, она догнала нашу машину и неслышно приземлилась на ровное поле. И из нее вылез такой же, как и я, мальчишка и махнул в мою сторону рукой. Мне показалось, что он пригласил именно меня подняться на этой фанерной птице в небо. Это было похоже на чудо: буквально рядом, в каких-то четырех-пяти километрах от Рёлки, оказывается, был аэродром, и там летали такие же, как и я, ребята.

– Можешь записаться в планерный кружок, – неожиданно сказал шофер. – У меня там братишка летает.

Говорят, в жизни не бывает ничего случайного. Целый день, пока продолжались полеты, я провел на аэродроме, все расспросил, узнал, что нужно для того, чтобы стать планеристом. Но эта моя мечта едва не рухнула, и опять это было связано с Королем.

Он собрал нас – рёлкскую шпану – и повел в сад Томсона, за ранетками. Конечно же, без спросу и через забор. И здесь Король остался на стреме – зачем рисковать, когда у тебя под рукой готовые на все огольцы. Конечно же, нас застукали; меня, убегающего, уже в заборной дыре подстрелил солью охранник, и если бы не подоспевшая вовремя женщина, то добил бы прикладом. Вместо занятий в школе пришлось мне сидеть, точнее, лежать дома. Мама вызвала врача, и та, осмотрев рану, только покачала головой, сказав, что я родился в рубашке: попади охранник чуть выше – быть бы мне калекой.

«Кошка скребет на свой хребет», – говорили на Рёлке. Срок в детской колонии я бы точно наскреб, от нее меня отделяла совсем тонкая огородка. Но тут в моей жизни появился Федька Дохлый.

У моего отца была удивительная способность: к нему лепились разные люди, и всех он тащил в дом. Однажды он вернулся из тайги с пареньком. На первый взгляд, мальчишка показался старше меня, но потом я узнал, что мы с ним одногодки. Как выяснилось, Федька Дохлый был скотогоном, он гонял вместе со взрослыми скот из Монголии. С собой в город Федька привез пышные сарлычьи хвосты и мешок с шерстью. Выяснилось, что все это богатство он состриг, когда они ехали на вертушке, которая перевозила на мясокомбинат скот. Дохлый умудрился на ходу залезть через маленькое верхнее окно в вагон с овцами и специальными крюками надрать шерсть для продажи. Мама купила у него мешок и предложила Феде пожить у нас.

Спали мы с Федькой на топчане за печкой. Именно от него я узнал про Робинзона Крузо, графа Монте-Кристо и наследника из Калькутты.

Днем я уходил в школу, а Федька уезжал в город, продавал там сарлычьи хвосты, которые с удовольствием покупали городские модницы, делая из них пышные шиньоны. Позже он бродил по базару, приглядывал, как он говорил, «кой-какого товару». Приезжал он поздно, мама начинала беспокоиться, не случилось ли с ним чего-нибудь.

И все-таки однажды случилось. Все заработанные и накопленные деньги у него отняли на барахолке; подглядели, что у пацана есть монета, наставили на него нож и выгребли всю наличность. Правда, переживал Федька потерю недолго. Еще с детдомовских времен у него осталась присказка: «Дают – бери, бьют – беги, отняли – не плачь, Господь все видит и знает, кого напрячь».

Думаю, что Федьку звали Дохлым за его худобу, но когда он однажды разделся, я удивился: все его тело, казалось, было вылеплено из одних мышц. Он мог свободно подтянуться на одной руке, на этой же руке сделать стойку. Я не знал, сколько он закончил классов, но читал Дохлый бегло, книги заглатывал с ненасытностью удава. Особенно силен был в арифметике. А еще ему не было равных, когда он играл в карты; он показывал фокусы, и можно было подумать, что имеешь дело с настоящим шулером. Но при этом он никогда не кичился своими способностями и всегда был готов прийти на выручку, что и произошло вскоре. Этим он покорил меня и рёлкскую ребятню окончательно.