Пленники Амальгамы - Владимир Михайлович Шпаков

– Европейский тренд! – разводит руками Пиньо. – Ну ладно, это не есть важно. Надеюсь, сегодня вы будете, наконец, объяснять метод? В Премонтрё вы показывали genial результат… Magnifique результат, но мы не поняли – как это делается?!

Ковач разводит руками: извини, дружище, но за публичное изложение метода меня четвертуют, расчленят и сожрут в сыром виде!

– Не понимаю… Кто будет сожрать?!

– А вот он! – указывает Ковач на Земцова, что тоже заглядывает в буфет.

– Ковач, как всегда, в окружении иностранных гостей? – ухмыляется заклятый друг. – Ну, конечно, он же светило европейского масштаба! Визу-то оформил? На выезд из родной страны?

– Так, хватит глумиться! Бертран, идем!

За спиной звучит мерзкий хохот, и в голове что-то переключается: а не задуматься ли впрямь насчет визы? Да, за бугром есть свои Берзины и Авруцкие, они не дремлют и гнобят вероотступников, что твоя инквизиция. Но ведь есть такие, как Леви и Пиньо, готовые помочь с контрактом, помещением, материалами, и вуаля – твори, выдумывай, пробуй! Он же хорошо помнит, как в разных местах монастырского лесопарка работали коллеги из Польши, Швеции, Греции, даже из далекой Аргентины приехал какой-то дон Педро, предложивший собственный метод. В то время все они были полны энтузиазма, энергии, надежд и, можно сказать – были счастливы! Опять же, появляется прекрасная возможность соскочить, то есть снять свой доклад, чтобы не позориться, после чего и впрямь заняться оформлением документов на выезд.

Внезапно в пестрой людской толчее мелькает знакомое лицо. Или Ковачу кажется? По здравому размышлению, этому человеку нечего тут делать, не его тусовка. И все же Ковач рефлекторно делает несколько шагов в ту сторону, чтобы вскоре в растерянности вернуться обратно.

– Все в порядке? – вопрошает Пиньо. Похоже, на лице Ковача – смятение, остается лишь пробормотать, мол, все в порядке. А в порядке ли? Если мерещится тот, кто назойливо приставал в Пряжске, не давая спокойно отбыть в аэропорт, то пора самому лечиться. Прямо вживе увидел: заостренное лицо, и взгляд такой осуждающий, будто Ковачу выносят приговор. Еще минута-другая, и вспомнится девушка Майя, что привезла с собой мрачную живопись, и которой Ковач тоже отказал. И многим другим отказал, и, если они сейчас появятся тут всем скопом и начнут гнобить, провоцируя муки совести, Ковач натурально тронется головой…

– Вниманию участников конференции! – объявляют по трансляции. – Приглашаем всех в конференц-зал на втором этаже! Заседание начнется через десять минут!

Решение принимается помимо воли. Он специально усаживается в первом ряду, чтобы лишить себя возможности улизнуть, почти не слушает выступающих, и, лишь когда слышит свою фамилию, включается в происходящее.

Помнится, ведущего удивило отсутствие текста в руках.

– По памяти будете докладывать? – тихо проговорил тот, когда Ковач на деревянных ногах шествовал мимо. Вопрос был оставлен без ответа – конечно, по памяти! То, над чем работаешь много лет, мучительно, спотыкаясь, бродя по закоулкам чужих душ, каковые сплошь потемки, не требует шпаргалок, оно само отольется в четкие, как латынь, формулировки.

Остальное помнилось смутно. Зал будто исчез, в нем остался Пиньо, сидевший рядом с пустующим местом Ковача, да еще Синицкая в середине зала. Кажется, он начал с Эйгена Блейлера, почти сто лет назад заявившего об утечке здравого смысла из психиатрии. Свою область деятельности тот сравнивал с набросками карты обширной страны, которую прорезают лишь несколько проходимых дорог, остальное – сплошь пробелы. Но многие считают: у них карты самые детальные, а пробелы стремительно заполняются позитивной информацией. Но ведь это заблуждение! Увы, не послушали старика, заклевали, накинувшись скопом, как стервятники. Старик более не рисковал плыть против течения, вскоре вообще почил, окруженный почетом и уважением, но проблема-то осталась! Более того – усугубилась, нынешняя лечебная практика забрела в такой лабиринт, что никакая нить Ариадны не поможет выбраться! С одной стороны, рациональные схемы, четкая классификация, апробированные методы, с другой – язычество, магия и шарлатанство! Целительная сила врача-психиатра становится все более таинственной и чудесной, а пара врач-больной все глубже погружается в странный мир, где непонятно, что лечат, и еще более непонятно – как. В глазах больного врач делается чудотворцем;

если раньше он заимствовал авторитет у порядка, морали, семейных традиций, то сейчас он облечен властью постольку, поскольку он – врач. А магические атрибуты, подтверждающие авторитет, имеют вид химических соединений, коими распоряжается великий и ужасный психиатр! Не находите ли вы (взгляд в глаза Пиньо), что это напоминает спектакль абсурда? Что мы устраиваем столь представительные научные сборища, хотя наукой в наших кабинетах и не пахнет, мы пока на уровне алхимии, то есть лженауки!

Тут в зале послышался гул, думается, среагировали на «лженауку». Еще бы – столпы собрались, а их безвестный кандидатишка на чистую воду выводит! Что-то выкрикнул Берзин, встав с места, но с трибуны пока не стаскивали, и Ковач продолжал в прежнем ключе: мол, больные полагают, что врачи обладают эзотерическим знанием, они приобщены к некой сатанинской тайне науки, что есть чистейший обман! Они изображают себя царями, богами и хозяевами чужих душ, а на самом деле являются ремесленниками, которым дали на разграбление музей с шедеврами! А если так, почему не испохабить какую-нибудь мадонну, не опошлить чье-нибудь гениальное творение? Все это время Ковач упорно смотрел в глаза Синицкой, раскрывшей рот от удивления. Между тем гул нарастал, слышались возмущенные выкрики, и по проходу уже двигались к подиуму двое участников решительного вида.

Для скандала, впрочем, сказанного хватило. Запомнилось, как посреди общего возмущенного ропота вдруг раздались хлопки – это был француз, он даже с места вскочил. Когда же Ковач спустился со сцены, побежал за ним – единственный из всего собрания.

Они пристроились на подоконнике, где Пиньо выказывал восхищение, сделавшись от волнения пунцовым, аккурат под цвет своего шарфа. Ковач опять был genial, а еще был очень смелый, ну прямо как месье Леви! Причем тут Леви?! Ну как же, он ведь покинул французскую психиатрическую ассоциацию! У нас хотят принять решение о том, чтобы помещать в больницы силой, это называется… Ага, принудительная госпитализация! Так вот он публично заявил, что против, в итоге тоже получился scandale, потому что месье Леви – персона известная!

– Теперь у него проблемы? – усмехнулся Ковач.

– Да, и очень серьезные! Владелец нашей клиники не любит scandale, он может лишиться спонсоров. Поэтому он делаль намек месье Леви, чтобы тот больше не работаль в Премонтрё. Это очень грустно.

Пиньо вскочил с подоконника.

– Но вы все равно очень правильно говориль! В нашей области кризис, нет – катастрофа! Мы работаем, работаем, делаем лекарства, а люди болеют все