Артист (Управдом – 4, осень 1928) - Андрей Никонов

Девушка ничего не спрашивала. В этот момент она была готова и свиньям на корм пойти, лишь бы всё закончилось.

— Работают, у немцев баклуши не побьёшь. Арбайтен, так сказать. Я тут поговорил с одной, с другой — в основном женщины, из мужчин я один, привозят их насильно, кого получше в доме оставляют, для своих утех, а кто рожей не вышел, они и убираются, и остальную работу выполняют. Как вечер, всех сюда. Кормят, конечно, плохо, сейчас вот хлеб кинули, но могут и расщедриться, даже мясо иногда дают и ботву всякую. Вы, кстати, есть-то не хотите? Тогда я возьму.

Парасюк схватил Зоин завтрак, затолкал себе в рот, он продолжал что-то бормотать и одновременно жевал. Девушка почувствовала, как к горлу подступил тошнотворный комок.

— Даже и не думайте, — забеспокоился счетовод, — если заметят, накажут. Я с вами потом обедом поделюсь, если проголодаетесь. А есть надо обязательно, всё лучше, чем помереть. Глядишь, и выживем, выберемся отсюда.

— Вы-то как здесь оказались? — через тошноту и отвращение спросила Зоя.

— Должок, — Парасюк развёл руками, — в картишки проигрался подчистую, и ещё пятнадцать тысяч целковых должен остался. Вот, сижу, с мертвеца-то взять нечего, а так потихоньку отдаю.

— Это нас вы из-за долга отдали? — девушка с ненавистью посмотрела на Парасюка.

— Да, пришлось, а что делать, я ведь сбежать хотел, так догнали, помощнику моему шею свернули, как цыплёнку, и мне пригрозили. Они ведь, в сущности, люди хоть и страшные, но справедливые, вот я Варвару Степановну им передал, так мне сразу восемь тысчонок списали, осталось всего семь. Да и артистке нашей подсобил, её ведь к нам сюда не запихнут, будет на чистых простынях спать, как с царицей возиться станут. Сказали, ценный товар.

— Другой Малиновской нет, чтобы продать, — мстительно сказала Зоя.

— Это верно, но я что-нибудь другое найду, уж не беспокойтесь. Со Свирского денег стрясу, он у меня знаете где, — Парасюк показал кулак, — вот здесь, голубчик. Все его грешки записаны, там уж на восемьсот червонцев точно наберётся, а то и побольше. Да, если по нужде захотите, то вон в тот угол, где соломка лежит.

Зоя помимо воли посмотрела туда, куда показывал пальцем счетовод. Над копной с противным жужжанием вились чёрные толстые мухи, и её наконец вырвало.

* * *

— Комары, чтоб их, — Горянский ударил себя по щеке, вытер о плащ жирное, набравшееся крови тельце насекомого, — как звери здесь, по золотнику весом.

Травин лежал рядом, всматриваясь через бинокль в очертания бывшей купеческой усадьбы. До забора, окружавшего её, было метров шестьсот. Рядом паслись две стреноженные лошади.

— Пожалуй, пора, — сказал он, — делаем, как договорились. Стреляешь, если только сюда кто-то поедет, пленных пешком не погонят. Если никого не будет, ждёшь. Ну а если стрельба начнётся, поскачешь куда там собирался, в уголовный розыск или ГПУ, им минут сорок надо будет, чтобы сюда добраться, если, конечно, поверят тебе. За час я управлюсь, на рожон лезть не буду, осмотрюсь и выясню, где они женщин держат, и к тебе вернусь. Ты, главное, машину не упусти, она, если что, первая тикать будет.

— Да не нуди, обговорили уже, — военный похлопал рукой по маузеру, — и всё же, Серёга, вот сейчас, на холодную голову, думаю, что зря не позвали красноармейцев или ГПУ, они бы эту клоаку враз зачистили. Да я понял уже, что никаких против них доказательств нет, одни слова, но всё же, ты один, а их там много.

— Максимум полтора десятка, — Травин усмехнулся, — и это не бойцы, которые постоянно тренируются, одного ружья в руках мало, чтобы воевать. Не беспокойся, просто так я им не дамся.

— Аника-воин, — Горянский усмехнулся, — ладно, поднимаемся. Я в ста метрах отсюда залягу, на пригорке.

Сергей кивнул, приподнялся, и тут же рухнул обратно в траву.

— Кто-то едет, — сказал он, — если это Студебеккер, то руль у него справа, значит, водитель окажется на нашей стороне дороги. Стреляй прямо в шофёра, лучше в грудь, чтобы потом было кого допросить.

Вдали показались два неярких огонька, они приближались, постепенно увеличиваясь.

Поначалу Травин брать с собой ещё кого-то не собирался. Он собирался немного поспать, плотно поесть, надеть неброскую тёмную одежду, взять ножи и кастет, освободить двух женщин и при необходимости убить от одного до пятнадцати человек.

— Бандитов, — поправил сам себя.

Можно было пойти к Кольцовой, и поднять на ноги местное ГПУ — там работали люди опытные, не раз вступавшие в схватку с опасными преступниками, и они бы наверняка справились. Но, во-первых, такие операции обычно проводились после тщательной подготовки и выяснения всех обстоятельств, значит, точно не этой ночью. Во-вторых, Травина бы оставили в стороне. Никто не будет полагаться на гражданского, утверждающего, что он способен справиться с бандитами, даже если у того есть какой-то опыт. И в-третьих, как он сказал Горянскому, никаких доказательств у него не было, только слово одного бандита против других, которых тут считали честными людьми.

С Горянским он столкнулся, когда возвращался в номер. И на осторожный вопрос, где шлялся всю ночь, оставив несовершеннолетнего ребёнка одного, взял и честно всё рассказал. Точнее говоря, сначала в двух словах, а когда военный затолкал Травина в его собственную комнату и начал выпытывать — и остальное выложил. Потому что считал, что люди, которые заботятся о Лизе, имеют право знать. Сергей думал, что Горянский начнёт его отговаривать, но нет, наоборот, тот согласился, что идея хорошая. А вот сам план — то ещё дерьмо, потому что не стоит молодому человеку идти одному, обязательно нужно вдвоём. И второй, это он, Горянский, и есть. И милицию вызвать тоже нужно, когда пленники, если они там имеются, будут в относительной безопасности и смогут на своих похитителей показать. Травин надеялся, что жена военного отговорит, но нет, Маша своего мужа поддержала.

— Вы ещё слишком молоды, Серёжа, — заявила женщина, которая была всего на несколько лет его старше, — Анатолий за вами приглядит. За Лизу не беспокойтесь.

Автомобиль приблизился настолько, что было видно сидящих на передних сидениях. Верх у Студебеккера был откинут, за рулём оказался незнакомый Травину пожилой человек, рядом с ним сидел Генрих. Позади никого видно