Браво-Два-Ноль - Энди Макнаб

Пять или шесть человек, вошедших в комнату, были мне незнакомы. Я почувствовал себя совершенно беспомощным: маленький мальчишка, которого загнала в угол соперничающая шайка. Пришедшие обступили меня, освещенные мерцающими бликами обогревателя.

Когда мою руку освободили от стены, она уже давно прошла через стадию покалываний. Рука распухла и полностью онемела. Два человека подхватили меня под руки и подняли на ноги. Мне вручили мои ботинки, однако ноги у меня настолько распухли, что я не смог их натянуть. Я взял ботинки так, как держит сумочку старушка, — прижимая их к груди. Я ни за что на свете не хотел больше с ними расставаться: у меня не было никакого желания провести остаток дней босиком.

Меня повели на улицу. Я преувеличенно стонал и охал, показывая, как мне больно. Наверное, я выглядел полным кретином. Солдаты насмешливо цокали языком, глядя на меня. Один с деланной озабоченностью заявил:

— Нас очень беспокоит твое состояние.

Холодный воздух ударил меня упругой стеной. Он был освежающий, бодрящий, но я бы предпочел оставаться в теплой тетушкиной комнате. Меня охватила дрожь. Ночь стояла прекрасная, ясная. Если нам удастся бежать, мы без труда найдем дорогу на запад.

Никто не сказал ни слова относительно того, куда мы направлялись. Меня тащили вперед, а я глупо семенил ногами, потому что они не могли держать вес моего тела. Мы подошли к «Лендкрузеру», и меня запихнули назад, водрузив мне на колени мои ботинки. Меня снова сковали наручниками и болезненно туго завязали глаза.

Я попробовал было наклониться вперед, чтобы положить голову на спинку переднего сиденья и хоть как-то ослабить давление на руки, однако чья-то рука легла мне на лицо, заставляя усесться прямо. Сквозь повязку на глазах пробивался свет в салоне. Я определил, что спереди сидят двое. Дверь с шумом захлопнулась, и я вздрогнул от неожиданности. Я стиснул зубы, готовый получить удар по голове.

Я сидел справа. Слева от меня послышалась какая-то возня, затем голос произнес:

— Ну хорошо, дружище, ну хорошо.

Забираясь в машину, Динджер вскрикнул, ударившись головой о потолок. Это была просто великолепная новость. Я тотчас же ощутил прилив счастья — этого восхитительного чувства снова быть вместе.

Динджер уселся, прижимаясь своими коленями к моим.

— Вы не могли бы ослабить мне наручники? — спросил я, обращаясь в темноту.

Я тотчас же получил удар по затылку, но дело того стоило. Я дал Динджеру знать, что я здесь, а заодно выяснил, что сзади еще кто-то есть, и эти люди настроены серьезно.

Водитель, похоже, был офицером.

— Ты — не говорить. Говорить — бум, бум!

Справедливо.

Несмотря на то что каждое движение вызывало карающий тычок со стороны охранника, я не мог не делать глубоких, свистящих вдохов, потому что у меня очень болели руки.

В машине стоял привычный запах сигарет и дешевой туалетной воды. Я оценил ситуацию. Вероятно, этот переезд означает окончание этапа тактических допросов. Нас перемещают дальше по цепочке. Я не представлял себе, к лучшему это или к худшему. Оптимистическая сторона говорила: «Отлично, теперь я просто отправлюсь прямиком в тюрьму». Профессиональная подготовка возражала: «Давай подождем и посмотрим. Мало ли что может быть».

Я постарался сосредоточиться на том, чтобы сохранить ориентацию. Выехав из ворот, мы повернули налево. Это означало, что мы направляемся на восток, а не на запад, то есть не едем в сторону Сирии. Как будто мы могли туда ехать! Водитель вел машину, словно полный идиот. В нормальной обстановке я бы радовался любой аварии, потому что она может открыть новые возможности, однако машина неслась с такой скоростью, что в случае чего в ее обломках остались бы одни только трупы.

Однажды я видел фильм про Гудини,[17]он там сжимал руки за спиной, а потом перешагивал через них, так, что руки оказывались спереди. Мне захотелось узнать, смогу ли я сейчас повторить то же самое, учитывая полученные раны. Затем я подумал: «Придурок, ты никогда в жизни не пробовал делать так, о чем ты говоришь?» Впрочем, я готов был превратиться в эластичную ленту, если бы это открыло путь к свободе. Мне нужен был лишь шанс.

Тепло включенного на полную мощность отопителя и густой табачный дым навевали на меня сонливость, однако боль в руках не позволяла провалиться в сон. И, словно чтобы не дать мне заснуть, водитель поставил кассету с какой-то арабской музыкой. Музыка была настолько громкой, что я не сразу услышал разрывы бомб.

Судя по всему, это были тысячефунтовые бомбы. Прогремело несколько мощных взрывов; местность вокруг подвергалась массированной бомбежке. Нас настигла ударная волна, и машина ощутимо вздрогнула. Солдаты выругались.

Машина остановилась. Повсюду слышались безошибочные звуки только что разыгравшейся катастрофы: визг тормозов, крики боли и горечи утраты, женский плач, хныканье ребенка, скрежет металла по камню. Водитель и охранники выпрыгнули из машины, и на нас обрушился холодный воздух. Возможно, это и есть наш шанс. Двери открыты, в машине никого нет. Однако я слышал голоса. Я не видел, что происходит вокруг; это было невероятно мучительно. Мне приходилось только гадать о том, что происходит, ориентируясь по звукам. Дорога разбомблена? Впереди завал? Или мы остановились, чтобы кому-то помочь? И, более по существу, не изобьют ли нас сейчас хорошенько, просто потому, что мы европейцы, а здесь только что падали бомбы? Все эти мысли вихрем пронеслись у меня в голове, однако прежде чем я успел что-либо сказать Динджеру, иракцы вернулись, и мы снова тронулись.

Всего мы провели в дороге часа полтора. Как только мы выехали из ворот и повернули налево, моя ориентация в пространстве оказалась в глубокой заднице, и теперь я понятия не имел, где мы находимся. Я опять был бесконечно зол на себя. Когда мы наконец остановились, я бы нисколько не удивился, узнав, что мы оказались в Тимбукту.

Нас вытащили из машины, и меня запихнули, судя по ощущениям, в ту же самую комнату, в которой я уже был. Мне показалось, те же самые солдаты по-прежнему сидят на кроватях. Меня толчком повалили на пол и приковали наручниками, как я определил, к кровати. Это было вполне удобно. Я не сидел скрюченный в машине, мои колени не были задраны к ушам, и рука не болталась в воздухе, прикованная к стене. Я сидел на полу скрестив ноги, пытаясь сориентироваться, разобраться в происходящем. Я чувствовал, что передо мной стена. Я постарался закинуть голову как можно дальше назад, чтобы разглядеть что-нибудь вдоль переносицы, но увидел лишь тусклый отсвет парафинового обогревателя.

Так я просидел с час, торопливо перебирая в голове различные варианты развития событий. Определенно, когда начали падать бомбы, мы проезжали через плотно застроенный населенный пункт. Это был Багдад? Но зачем везти нас в Багдад? Для того чтобы показать людям? Чтобы использовать нас в качестве живого щита? Станут ли союзники бомбить позиции, зная, что там содержатся пленные? Станут, и тут не может быть никаких сомнений, черт побери. Генерал Шварцкопф[18]вряд ли остановит боевые действия только из-за того, что Динджера и Энди держат в радиолокационном центре. Кому нас передадут? Будут ли нас снимать на видео? Против этого я ничего не имел. Пусть все знают, что я остался жив.