Боевая машина любви - Александр Зорич

И так далее. На косноязыкого Ларафа снизошло его косноязыкое вдохновение. Он нес какую-то чушь про барсуков, про пасти на барсуков, про мулов и про раскисшие зимние дороги. Он выложил все, что мог вспомнить и приплести к случаю.

К его счастью, офицер, не спавший вторую ночь из-за внезапной болезни своего сменщика, не очень-то его слушал. О существовании барсуков в пиннаринских лесах он слышал первый раз, но мало ли, чего только на свете не бывает.

Рыжий мул окончил справлять нужду. Он поднял измазанный грязью зад с земли и сконфуженно фыркнул. Халзанный нетерпеливо ударил копытом, на лошадиный манер. Это тоже удивило офицера.

– Они езженные у тебя или что вообще? – спросил тот.

– Да езженые, только устали, родные!

– Ну-ну, – с сомнением сказал рах-саванн, но все-таки возвратил Ларафу подорожную. Ничего странного ни в парне, ни в его бумагах, ни в полоумных тварях, наконец… – Что за уродины – не пойму?

– Уродины – это вы верно подметили, милостивый гиазир. Зато дюжие!

– А что в повозке?

– Гроб.

– Чей?

– Одного барона фальмского. Санкута. Его родичи попросили меня переправить.

– Разрешение?

Лараф вынул разрешение, припечатанное печатью канцелярии Свода. Это сразу впечатлило офицера и избавило Ларафа от многих лишних вопросов. Мулы следили за происходящим, высоко задрав головы.

– Место назначения?

– Дипломатическая гостиница. Там меня нагонят бароны фальмские, – оттарабанил Лараф все, что велела Зверда.

Барон фальмский Шоша довольно фыркнул.

Офицер вынул Зрак Истины, бросил через него беглый взгляд на гроб и повозку. Чуткие креветки в Зраке не изменили цвета и не всполошились. Это окончательно решило дело.

– Ладно, Шилол с вами, – устало махнул рукой офицер.

– Здоровьечка вам. И всяческих радостей, – пролепетал Лараф, все еще не верящий в успех.

Повозка с гробом Санкута двинулась к Пиннарину.

Теперь оставалась сущая ерунда. Возвратная трансформация и Большая Работа. Очень Большая Работа.

2

Они шли по Желтому Кольцу Пиннарина – Зверда, Шоша и Лараф. При свете луны всякий мог видеть их усталые, недовольные лица.

Дешевое мужское платье мешком висело на Зверде и трещало на пузе у Шоши.

На Ларафе тоже был кафтан с чужого плеча. Тот, в котором он выехал из Казенного Посада, стал похож на напитанную кровью губку. Пришлось его зарыть вместе с остальным барахлом.

Найти подходящий пустырь для возвратной трансформации оказалось непросто. Пустыри в Пиннарине были гораздо большей редкостью, чем сады или парки. Вслед за тем они довольно долго закапывали, точнее прикапывали и забрасывали всяким мусором гроб с останками Санкута.

К счастью, час был поздний и никому не пришло в голову поинтересоваться, что за трухлявую лодку закидывают землей и прошлогодними листьями трое подозрительных личностей. Пустырь этот имел странное название Пустырь Незабудок.

После того, как самые неотложные дела были сделаны, Зверда и Шоша только и делали, что грызлись.

Зверда ядно распекала Шошу за инцидент на Виноградной Заставе и просто так, для профилактики.

Шоша огрызался и платил Зверде той же монетой. Лараф, который счел за лучшее не встревать, узнал помимо прочего, что из-за того, что Зверда левша, у Шоши не все ладится с ней в постели.

Разговор баронов, равно как и ночной Пиннарин, содержал в себе много интересного. И, если бы у Ларафа оставались какие-то силы на то, чтобы различать интересное и неинтересное, он бы непременно так и сделал.

А так, немилосердно навьюченный поклажей, он тихо тащился в арьергарде у баронов Маш-Магарт и мечтал об одном – о том, чтобы завалиться наконец спать. «Откуда у них столько шмоток? Что в этом тяжеленном бочонке? Гортело? Румяна для Зверды? Что в этом бауле? Кирпичи?» – в отчаянии рассуждал Лараф.

Зверда и Шоша и не подумали взять у Ларафа хотя бы часть вещей. «С нас на сегодня хватит», – отрезала Зверда. Лараф не посмел перечить. Не посмел он и спросить, куда именно они идут.

«Не иначе, как ко дворцу», – решил для себя Лараф.

Фасады становились все богаче, дома – выше, улицы – шире. Больше становилось и мужчин в незнакомой форме. О том, что это солдаты Внутренней Службы, провинциал Лараф, конечно же, не догадывался.

«Не вздумай шарахнуться в сторону», – процедила Зверда, когда Лараф едва не упал без чувств при виде трех вооруженных мужиков с внушительными мечами, которые двигались им на встречу в узеньком переулке.

Когда Баронам Маш-Магарт наскучила грызня, Зверда снова принялась пичкать насквозь пропитавшегося потом Ларафа руководствами по поводу его грядущего эрхагноррата. Приходилось слушать внимательно.

Наконец они остановились у крыльца высокого здания с белыми статуями крылатых девушек у входа. Груди у девушек были совершенно голыми.

Правда, ниже пупка у них были оперенные птичьи штанишки, оканчивающиеся значительными птичьими когтями, втиснутыми в греовердовую тумбу. Это несколько разочаровало Ларафа.

«Обитель блаженства», – было написано над входом.

«Бордель что ли?» – оживился Лараф.

Но здание было всего лишь гостиницей. Причем, дорогой гостиницей.

Лараф видел, как Зверда расплатилась за день вперед и даже сосчитал монеты.

На эту сумму семейство Гашалла, включая прислугу, могло пропитаться по меньшей мере месяц.

«Ну и обдергаи!» – возмутился Лараф. Столица оказалась такой огромной, такой чужой и вдобавок такой дорогой, что вдруг Ларафу мучительно, нестерпимо захотелось домой. В свою убогую комнату. Назад в прошлое.

Он машинально посмотрел на Зверду, ища в ней жалости к себе. Или хотя бы презрения.

Но Зверда глянула на него так, что Лараф понял: в прошлое дороги нет. А презирать баронесса не в настроении.

– Сейчас ты должен раздеться догола и лечь.

Зверда занималась довольно странным делом. Она рассыпала по полированному полу снятой комнаты муку. Или нечто, похожее на муку.

Эта «мука» находилось в одном из мешочков, которые лежали в тяжеленной переметной суме, которую Лараф мужественно волок от самого пустыря. Пол становился белым.

– Раздеваться догола?

– Да. И побыстрее.

Лараф стал послушно раздеваться. Когда все, кроме штанов было снято, он решил подождать.

Зверда рисовала на «муке» семиконечные звезды. А в это время Шоша, усевшись на огромное ложе, на котором, вероятно, и четыре пары не пихались бы локтями, сливал в золоченый ночной горшок, извлеченный из под ложа, вонючие жидкости из тонких конусообразных флаконов. Горлышки флаконов были запечатаны сургучом. Жидкости были вязкими и имели резкий запах.