Трали-вали - Владислав Вишневский

– А что, кстати, тут?

– Дети на улице, не учатся… Одни в рабстве, другие, если не в тюрьмах, воровским и бандитским приёмам их специалистами обучаются… Каким наше государство будет завтра? Кто к нам в армию придёт?

– Это да. Хороший вопрос. Я с вами согласен. Я тоже думал об этом. Но ведь есть и специальные военные училища, и кадетские корпуса, и военно-спортивные лагеря, школы, нам-то зачем это?

– Как зачем, товарищ генерал, мы ведь тоже часть общества, не худшая, я думаю, нам есть что передать… Не воры мы, не бандиты… В моём полку это уж точно. На музыкантов я вообще надеюсь… Вернее – уверен в них.

– Вот этого от вас я и ждал! – обрадовано воскликнул генерал. В тот же момент в дверях кабинета неожиданно появился зам комдива по боевой подготовке. Генерал кивнул ему головой – понимаю, мол, сейчас, вновь повернулся к полковнику Золотарёву, дверь бесшумно закрылась. – А то всё вокруг, да около ходите, Юрий Михайлович, не поймёшь вас. – Заметил он укоризненно.

– Так я ж опасался, что не разрешите…

– А кто вам сказал, что я разрешил? Вы ж сказали – временно… Я так и понял. Поживём – увидим. К тому же, ни денег на это нет, ни соответствующей финансовой статьи… Как вы, кстати, с этим решили?

– Решим, товарищ генерал, – легко отмахнулся полковник. – Там ведь, ни два бойца, даже ни полтора, – мальчишки. Их и одели уже музыканты, и обули, они уже репетируют… Хорошие ребята, кстати. Я уже познакомился с ними, один Ершов, другой Бодров. Приятные пацаны, шустрые, инструменты осваивают…

– Вот даже как! Ершов и Бодров… Интересно. – Генерал задумался, нахмурил брови. – Знакомые фамилии. У меня несколько офицеров в полку с такими фамилиями были, давно правда. В последнее время: один, замом по боевой подготовке был, майор Бодров – в Академии Генштаба сейчас учится, я знаю, заканчивает уже. Второй, тоже умница, голова, бывший мой начштаба, подполковник, сейчас таким же полком, как у вас, на Дальнем Востоке командует. Однофамильцы, я думаю. Я их семьи хорошо знаю… – светлея лицом поправился. – Знал… – Золотарёв кивнул головой, мол, нормальное дело в армии, товарищ генерал, обычное. Генерал улыбнулся – я понимаю, вставая дал понять: беседа окончена. – Уговорил, Юрий Михайлович, заеду как-нибудь, покажешь пополнение, воспитанников своих, похвастаешь. Если удачно получится – распространим опыт, если нет – что-нибудь придумаем, в смысле пеняй на себя… Добро?

– Так точно, товарищ генерал-майор, я понял.

– Ну, пошли на совещание. Заждались там уже…

* * *

Две недели не прошло, а мальчишки уже стали своими. Словно всегда здесь были. Ничего без них в оркестре не происходило. Всегда в центре внимания были. Кто по голове их погладит, кто конфеты какие принесёт, шоколад, йогурт, кто «байку» какую про свой инструмент расскажет, своей поездкой в Швецию похвастает, за «работу» похвалит, по спине дружески похлопает, поможет инструмент настроить, с нотами разобраться, на память виды и длительность пауз, например, проверит, «звучок» послушает: «О-о-о, уже, уже…». Кто… как правильно ногу держать, как руки, голову, грудь «колесом»… Всё серьёзно, всё по делу… Да что оркестр, весь полк уже знал, что в оркестре «служат» воспитоны, воспитанники, значит… Завидовали! Страшно завидовали! Интересная новость! «А почему только в оркестр?! А мы почему… А нам?»

С этого момента двери в оркестре почти не закрывались: «Извините, а правда…», «Разрешите…», «А можно…», «Ну, товарищ лейтенант…», специально ходили посмотреть на ребят, познакомиться… И офицеры, и разные старшины, и дембеля, и салаги… кому удалось вырваться, зайти, отлучиться… Всем было интересно. Лейтенант Фомичёв, дирижёр, с отчаянным возгласом – «Достали уже!», приказал даже табличку специальную быстренько изготовить, на верёвочке, с надписью «Не входить! Не стучать! Идёт репетиция»… Куда там! Табличку все вроде на дверях видели, а надпись похоже не замечали, смысл игнорировали… «Можно, тов.»… «Ёшь твою в корень, закройте дверь! Там же написано…», «Где?»… И целый день так, целый день…

А в столовой… Вообще отпад. Весь кухонный наряд вываливался в зал, или в «амбразуре» раздачи высовывался, вкусно ли было воспитанникам, наелись ли, нужно ли дэбэ, может, ещё! Офицеры, срочники, ревностно наблюдали – не обидел ли кто, так ли всё с мальчишками как надо.

Мальцев, их вроде бы батя, дядь Гена, горстями чуть ли не каждый вечер из карманов мальчишек вытаскивал подаренные солдатами разные сладости, армейские солдатские значки, пуговички, звёздочки, нарукавные нашивки, дембельские погоны, и прочую фурнитуру… Своя каптёрка образовалась. А солдатскими ремнями с бляхами, мальчишки через день, если не каждый день, с кем-нибудь да – на память – менялись. Полковые ротные старшины, те шли дальше, и вширь, и вглубь. У каждого воспитанника уже было по подаренной именной планшетке, с полным набором инструментов от компаса, до курвиметра; естественно противогазы, каски, фляжки, по набору поясных подсумков, перешиты – подогнаны, офицерские портупеи, по сапёрной лопатке, даже плащ-палатки у мальчишек появились… Музыканты подозревали, что в некоторых каптёрках, к зиме перешиваются пацанам шинели, зимние комплекты х/б, ещё что-нибудь такое-этакое…

С ними в полку появилась моральная в армии «отдушина». Важная и необходимая. Дисциплину в полку как не зажимай, она будет скрипеть, скрипеть, как перетянутая ключом гайка, греться, или «приварится» к болту в конце концов, или сорвётся, а тут… И отвлекающий, и настраивающий образец тебе, и стимул. Кто братьев своих маленьких в них видел, кто детей, кто внуков… И заботились, и ревновали их к музыкантам, и гордились ими, и радовались за них. Даже в тоне общения между собой у военнослужащих появилась лирическая нота, или ностальгическая, или не поймёшь какая, но тёплая. Даже в глазах это закрепилось, во взглядах… И полк внешне заметно подтянулся глядя на мальчишек, и офицеры друг другу выкать стали, словно что-то глубоко офицерское – забытое – проснулось…

Часа на полтора-два в день, Мальцев отпускал мальчишек со старшинами в роты – у старшин даже очередь своеобразная образовалась. Хвастали своим «хозяйством», знакомили с бытом, главное, показывали военные достижения. От макетов зенитных комплексов, машины, механизмы, включая живое семейство артиллерийских орудий в полку, до разборки-сборки боевых ППС, и автоматов «Калашникова»…

Мальчишки прибегали к Мальцеву переполненные восторженными впечатлениями, перебивая друг друга рассказывали, какая пушка дальше всех бьёт, у какой калибр больше, чей снаряд самый тяжёлый! Как легко пистолет разобрать и собрать, а автомат так вообще… Правда у Генки сил порой не хватало мастерски, ребром ладони выбить автоматный шомпол из гнезда и быстро отстегнуть флажок трубки газораспределительного механизма, но в остальном он от Никиты почти не отставал. «Физики не хватает, – со вздохом, повторяя чьи-то слова, огорчённо замечал Генка, и тут же бодро добавлял. – Но ничего, Москва не сразу строилось… Нарастёт». Это он про физику, про силу значит.

К тому же, Генка так же легко, мимоходом, взял за правило осаживать как музыкантов, так и других солдат и офицеров, не считаясь с должностями и званиями. Вслух. Прилюдно. «А материться не хорошо», – громко заявлял он вдруг, останавливаясь, с невинным лицом, но требовательно глядя на проштрафившегося своими чистыми светлыми глазами. Говорят, озеро Байкал самое светлое и чистое, или алмаз какой, нет, Генкины глаза – кто видел, – светлее, чище… И голос к этому, не привычно командный, отрывистый – «прочувствованный» и с хрипотцой, а детский, звонкий, что тебе колокольчик… «Офицер – это же значит гордо», склонив голову набок, сощурившись, глядя снизу вверх, многозначительно заявлял он провинившемуся, или «Вы же не бандит, вы солдат. Зачем материться? Не забывайте». Именно так. Такая «милая» «отповедь» – прямая, как шомпол, всегда воспринималось как оплеуха, только огромной лопатой и по спине, или чуть ниже. Провинившийся, словно спотыкался, глядя на возникший живой укор, смущённо переспрашивал: «О, а кто это сказал?» Что интересно, если им был офицер, любой присутствовавший при этом старший по званию немедленно поддерживал Генку: «Так его, так. Правильно, Гена, молодец! Не в бровь, а в глаз!». Если «оговорился» солдат, срочник, солдат тут же получал подзатыльник – леща, как говорят, от своих старших товарищей. Генка не задумываясь отвечал на поставленный вопрос: «Кто-кто… Прапорщик Мальцев это сказал и маршал Суворов. Вот кто! Вы разве не знаете?» Вот так, Мальцев и маршал Суворов, ни больше, ни меньше.