Колдовская любовь - Вирджиния Хенли

В кладовой нашлись растертый в порошок тысячелистник и пузырек с миндальным маслом, смешанным с майораном. Рейвен захватила из кухни мед и вино и отнесла все в просторную спальню, где Хит уже зажег свечи. Свет упал на его лицо, и Рейвен тихо ахнула при виде кровавого рубца.

— Кто это сделал?

— Не важно, — отмахнулся он, но и без слов было ясно, чья это работа. Кристофер Дейкр! Недаром он клялся жестоко отомстить не только Хиту, но и всем Кеннеди.

Ее неожиданно осенило. Это Дейкры, пусть и чужими руками, подожгли конюшню. Это они устроили набег на земли Донала Кеннеди и увели его в плен! Боже, как она была слепа!

Рейвен прокляла себя за глупость и упрямство.

— Наверное, нужно зашить рану, — пробормотала она себе под нос, нежно касаясь его щеки.

— Ничего подобного, и так заживет.

Она толкнула его на кровать и стащила окровавленную рубашку.

— Шрам останется, — запротестовала она.

— Не останется, у тебя волшебные руки, — заверил он, целуя ее пальцы.

— Перестань! У нас много дел.

— А именно? — выдохнул он, жадно глядя на ее губы.

— Сначала нужно тебя искупать.

— Прости, любимая, я и забыл, каким несъедобным тебе кажусь.

— Ничего подобного, — простонала Рейвен, — съедобным, даже слишком.

Внизу послышалась возня слуг.

— Принесите самую большую лохань в мою спальню, — скомандовала она, спустившись вниз. Распоряжение молодой хозяйки было немедленно выполнено.

Рейвен, чувствуя неотступный взгляд Хита, налила в кубок вина, смешала с тысячелистником и стала тщательно промывать рану.

— Ну вот, готово. Нужно сказать, раньше твое лицо было слишком красиво для грубого жителя приграничья.

Она снова опустила пальцы в бокал и смазала едкой жидкостью щеку Хита.

— Черт побери, шрам сделает тебя еще привлекательнее!

Почувствовав, как нечто меж его бедер набухает и твердеет, она улыбнулась и кокетливо пообещала:

— Не торопись, я собираюсь ухаживать за тобой всю ночь.

Он стиснул упругие ягодицы.

— Ты права насчет ночи, вот только кто за кем станет ухаживать?

Ее глаза дерзко блеснули.

— Я спасла тебя и имею полное право играть в любые игры, какие мне по вкусу. Только когда мое воображение истощится, настанет твоя очередь!

И, прижавшись грудью к его мощному торсу, она прошептала:

— Надеюсь, ты станешь для меня цыганским князем!

— Ты читаешь мои мысли, — простонал Хит.

В комнату вошли слуги, чтобы подлить в лохань еще воды, но Рейвен и не подумала отойти от Хита. После ухода прислуги она встала, заперла дверь спальни и, опустившись на колени, принялась снимать с Хита сапоги. На это ушла уйма времени и сил, потому что его ноги распухли. Наконец сапоги полетели в угол, и Хит стащил штаны. Его вздыбленная плоть мгновенно вырвалась на волю, и Рейвен игриво закатила глаза.

— И в самом деле цыганский князь!

Хит голый, с одним только амулетом на шее, погрузился в лохань. Рейвен ощутила его боль, когда его тело соприкоснулось с горячей водой. Он прикрыл глаза, ожидая, пока станет легче. Только тогда она сбросила платье и порванную сорочку и, оставшись в одном баске, подошла к лохани. Хит поднял веки и не смог оторвать взгляда от соблазнительного зрелища. Кокетливый корсет стягивал талию и поднимал налитые грудки.

Рейвен взяла в руки тряпочку и тихо пробормотала:

— Обещаю угождать тебе чем смогу.

Хит откинулся назад и, чуть сощурив глаза, кивнул:

— Ты сказала правду, Рейвен; опасность лишь возбуждает тебя.

Она провела пальцем по внутренней стороне его бедер.

— А что возбуждает тебя, мой храбрый шотландец? — усмехнулась она.

Уголки его губ изогнулись в улыбке.

— Бьюсь об заклад, тебе нравится творить со мной всякие бесстыдства, — шутливо пожаловался он, в точности копируя шотландский выговор Рэма.

— Да ну? — притворно удивилась Рейвен, налегая грудью на край лохани.

Хит, молниеносно выбросив вперед руки, схватил ее за талию и, подняв, усадил на себя. Рейвен вскрикнула, но он тут же зажал ей рот ладонью.

— Тихо, или твои вопли воспламенят миссис Холл. Не желаю ублажать сразу двух!

Он расстегнул баск и уронил его на пол рядом с лоханью, а когда ее груди выплеснулись на волю, сжал упругие ягодицы и проник в ее лоно.

— Хит, о, Хит! — хрипло простонала она. Он потянулся к ней и ощутил свое имя на ее губах.

Они не смогли оторваться друг от друга, пока вода не остыла. Только тогда Рейвен припомнила свое обещание искупать его. Она намылила тряпочку и принялась тереть Хита. Потом он перехватил лоскуток и ответил любезностью на любезность. Теребя шелковистые волоски у него под мышками, она прошептала:

— Это уже было раньше. Во сне. И не делай вид, что не понимаешь: сколько раз сам затаскивал меня в постель!

— Мы сами властители своих снов, Рейвен. Если бы ты не желала меня, я ни за что бы не пришел.

— Наглый дьявол, — счастливо вздохнула она. — Пойдем, вода совсем холодная, а я еще не закончила с тобой.

— А я и начать не успел.

Он помог ей вылезти из лохани и, выйдя сам, стал растирать Рейвен полотенцем.

— Я уже делал это раньше, и не во сне.

Она встала на цыпочки и поцеловала его.

— Помню. Помню все, что ты делал и что говорил, Хит Кеннеди.

Забытое полотенце валялось на полу. Рейвен повела Хита к кровати и стала укладывать. Он потянулся к ней, но она отскочила.

— Нет-нет, ложись, я помассирую тебе ноги.

Такая забота была внове для Хита, он привык со всем справляться сам. Облокотившись на подушки, он зачарованно наблюдал, как Рейвен, не потрудившись одеться, берет флакон с маслом, вынимает пробку и наливает немного на ладонь. В нос ударил аромат миндаля и чего-то пряного.

— Майоран?

— Да, он помогает от судорог. От этого снадобья пройдут синяки и утихомирится боль в суставах.

Она провела ладонями от щиколоток до колен, раз, другой, третий… Потом принялась за бедра, а напоследок хорошенько размяла мышцы. После всех мук Хит наконец ощутил себя на седьмом небе.

— Ты знаешь о травах не меньше меня, но у тебя ангельские ручки, — признался он, сгорая от желания поиграть длинными мягкими прядями, щекотавшими его грудь. В неясном свете таинственно переливался водопад волос. — Рейвен, ты ослепительно прекрасна!

Она подняла глаза, ни на миг не прекращая движений. Завораживающий ритм был таким чувственным, что он замер от предвкушения неминуемого.