Викинг. Дитя Одина - Тим Северин

Выходя из библиотеки, я уже знал, что буду жестоко наказан за нарушение монастырского устава, а пуще того — за связь с женщиной. Для монахов это наитягчайшее из всех преступлений. Но я обрел некоторое утешение в мысли, что своим проступком по крайней мере привлек внимание аббата Эйдана к Бладнаху и его семье, и вряд ли Кайннех рискнет продолжать осквернять их дочь, пока не уляжется весь этот шум. Может статься, ему и вовсе велят держаться подальше оттуда.

Я недооценил злобности Кайннеха. Он, очевидно, понял, что Орлайт мне рассказала о том, что творит этот выродок, и решил, что меня нужно навсегда убрать с дороги. В тот вечер аббат Эйдан созвал конклав из старших монахов обсудить мою судьбу. Совет держали в келье аббата, и длился он несколько часов кряду. К моему удивлению, решение о наказании не было принято сразу, и меня не вызвали для дачи показаний. Уже в поздний час тем вечером мой друг Кольман шепнул мне, что Сенесах хочет меня видеть, что я должен пойти, но не в его келью, а в маленькую, недавно выстроенную молельню в южной части монастыря. Когда я пришел, Сенесах ждал меня. Вид у него был столь подавленный, что я пришел в отчаяние. Ведь я в таком долгу перед ним. И я не оправдал его надежд. Именно Сенесах — казалось, с тех пор минуло много лет — ¦ уговорил аббата, что меня нужно освободить от рабского труда при каменотесе и дать возможность пройти послушание, и к тому же Сенесах всегда был разумным и справедливым учителем. Я был уверен, что если кто-то и вступился за меня во время обсуждения моего проступка, так это был Сенесах.

— Тангбранд, — начал он, — у меня нет времени обсуждать с тобой, почему ты решил сделать то, что сделал. Но очевидно, что ты не пригоден для жизни в обители святого Киарана. Об этом я искренне сожалею. И надеюсь, что когда-нибудь ты обретешь свое изначальное смирение, дабы молить о прощении за дела свои. Я позвал тебя сюда по другой причине. Во время обсуждения твоего проступка брат Айлби обвинил тебя в воровстве, равно как и в прелюбодеянии. Он заявил, что пропало несколько страниц из библиотечной копии «DeusumPartium» Галена, который ты изучал, упражняясь в языке греческом. Ты украл эти страницы?

— Нет, я не крал, — ответил я. — Я брал этот манускрипт, но некоторых страниц в нем уже не было, когда я читал его.

Я сразу же заподозрил, кто украл их: трактатом Галена всегда пользовались врачи, вот я подумал, не взял ли те пропавшие страницы Кайннех — как монастырский лекарь он имел постоянный и невозбранный доступ к этой книге, — взял, а потом указал библиотекарю на их пропажу.

Сенесах продолжал:

— Есть и еще одно обвинение, тягчайшее. Брат Кайннех, — здесь сердце у меня упало, — заговорил о возможности того, что ты одержим Сатаной. Он указал, что твоя связь с дочерью кожевника имеет прецедент. Когда ты только пришел к нам, ты сказал, что имя твое Торги лье, и мы знали, что ты был взят в плен в великой битве с норвежцами у Клонтарфа. Другой Торгильс осквернил этот монастырь во времена наших предшественников. Он тоже пришел из северных краев. Он прибыл с большим числом военных кораблей и навел ужас на наших людей. Он был совершенным язычником и привез с собой свою женщину, блудницу по имени Ота. После того как войско Торгильса захватило монастырь, эта Ота села на алтарь и прилюдно прорицала и срамно резвилась.

Несмотря на нешуточность моего положения, в голове у меня мелькнул вид Похабной Ведьмы, и я не мог не улыбнуться.

— Зачем у тебя на лице эта глупая ухмылка? — сердито сказал Сенесах. Его разочарование во мне, вскипев, вырвалось наружу. — Или ты не понимаешь серьезности своего положения? Если любое из этих обвинений окажется истинным, тебя постигнет та же судьба, что и того дурака, который сбежал с реликвиями пару лет назад. В этом можешь быть уверен. Я никому не рассказывал об этом раньше, но когда наш настоятель приговорил этого юношу к смерти, я нарушил свою клятву безусловного повиновения воле своего настоятеля и попросил его смягчить приговор. Ты знаешь, что он ответил? Он сказал, что сам святой Кольм Килле был изгнан своим настоятелем за то, что его сочли виновным в копировании книги без разрешения ее владельца. Украсть же страницы, сказал мне аббат, куда худшее преступление, ибо злодей безвозвратно обкрадывает владельца. И он настоял на том, что преступник должен понести тягчайшую кару.

— Мне, право слово, очень жаль, что я огорчил тебя, — ответил я. — Ни в одном из этих обвинений нет правды, и я буду ждать решения аббата Эйдана. Ты всегда был ко мне добр, и, что бы ни случилось, я всегда буду об этом помнить.

Решительность в моем голосе, наверное, обратила на себя внимание Сенесаха, он долго вглядывался в меня и ничего не говорил.

— Я буду молиться за тебя, — сказал он наконец, преклонил колени пред алтарем, повернулся и вышел из часовни.

Я услышал быстрый стук его сандалий, когда он уходил — последнее воспоминание о человеке, который дал мне возможность стать лучше. Я воспользовался предложенной возможностью, но это привело меня на совсем иную дорогу.

Я был уверен, что конклав сочтет меня виновным. И поскольку у меня не было ни малейшего желания быть брошенным в яму умирать с голоду, как мой предшественник, той же ночью я собрал свои немногие вещи — дорожный монашеский плащ, искусно сделанный нож, который подарил мне Саэр Кредин, и крепкую кожаную котомку, которую сшил сам, пока сидел в мастерской Бладнаха. На прощанье я пожал руку Кольману, потом выскользнул из кельи, где мы спали, и добрался до библиотеки. Я сломал дверь и снял самую большую суму со штыря, на котором она висела. Я знал, что в ней лежит увесистый том Евангелия от святого Матфея. Вынув огромную книгу из сумы, выковырял кончиком ножа несколько камней, вставленных в качестве украшения в тяжелый переплет — четыре больших горных хрусталя, крупные, как орехи, и еще камень красного цвета, размером с голубиное яйцо. Сами по себе камни были небольшой ценности. Мне просто хотелось навредить монастырю единственным известным мне способом, украв что-то такое, что принесет аббату Эйдану приступ скаредной муки. Завернув добычу в кусок льняной ткани, которую оторвал от переплета Библии, я уложил сверток в свою котомку. Потом добрался до земляного вала, который обозначал границу монастыря, и перелез через него, как делал это много раз, идя на свидание с Орлайт.

Убегая, я имел одно преимущество перед несчастным беглецом-послушником, которого уморили в яме голодной смертью. Его поймали потому, что он бежал обратно в свой туат, и аббат Эйдан легко догадался, где его искать. Иного пути у беглеца не было. Для ирландца единственное место, где обыкновенные мужчина или женщина могут быть в безопасности — это пределы его туата, среди родичей, или земля союзного туата, с которым заключен договор о взаимных правах. Однако права эти ничего не стоят, когда сталкиваются с силой высокопоставленного аббата, который в состоянии навязать собственные права и уставы. Поэтому беглец был безропотно выдан своими же и уведен к смерти. У меня же не было туата. Я был чужак. У меня не было ни клана, ни семьи, ни дома. И все это было против меня, однако само отсутствие у меня корней означало, кроме всего прочего, что аббат и его приспешники не будут знать, куда посылать погоню.