Достопочтенный Школяр - Джон Ле Карре

А еще дальше – собеседников совсем не было видно из-за деревьев – шел разговор между невысоким толстячком Хаммером и Лейконом. Причем коротышка Хаммер энергично жестикулировал, а Лейкону приходилось наклоняться, чтобы услышать, что он говорит.

Да, великолепный заговор, думал Гиллем. Он оглянулся назад и удивился, увидев, что за ними почти бежит «дядька» Смайли Фон. Сначала ему показалось, что он еще далеко. Поднимающийся от земли туман полностью скрывал его ноги, была видна только верхняя половина туловища. Потом вдруг он сразу оказался довольно близко, и Гиллем услышал знакомый резкий голос, просительно повторяющий: «Сэр, пожалуйста, сэр», пытавшийся привлечь внимание Смайли. Пропустив Мартиндейла вперед, чтобы тот не услышал разговора, Гиллем решительным шагом подошел к Фону.

– Что случилось, черт побери? Почему ты с криками бегаешь по улицам?

– Они нашли девушку! Мисс Сейш, сэр, она послала меня специально, чтобы я передал. – Его глаза сверкали и казались слегка сумасшедшими. – «Скажи шефу: они нашли девушку» – ее собственные слова, лично шефу.

– Ты хочешь сказать, что она тебя сюда прислала?

– «Лично шефу, немедленно», – уклонился от прямого ответа Фон.

– Я спросил: она прислала тебя сюда? – Гиллем буквально кипел от ярости. – Я сам скажу тебе, каков ответ: «Нет, сэр, она не посылала меня сюда». Ах ты, чертов любитель эффектных жестов, бегаешь по всему Лондону в своих резиновых тапочках! Ты совсем спятил. – Выхватив из рук Фона мятую записку, он бегло просмотрел ее. – И даже имя другое. Это все чепуха, какой свет не видывал. У тебя истерика. Иди в Цирк и сиди там в своей конуре: слышишь, что я говорю? Шеф займется этим, когда вернется. И не смей больше устраивать такой переполох.

– Кто это был? Такой интересный персонаж, – поинтересовался сгорающий от любопытства Мартиндейл, когда Гиллем вернулся. – Какое прелестное создание! Неужели все шпионы такие же красавцы? В нем определенно есть что-то венецианское. – Я хочу записаться к вам добровольцем. Немедленно.

В тот же вечер в «комнате жарких споров» состоялось импровизированное совещание. Но состояние эйфории, в котором все пребывали в результате триумфа Смайли на Комиссии (у Конни эйфория была усилена алкоголем), отнюдь не способствовало эффективности заседания. После напряжения последних месяцев, когда возможность действовать была жестко ограничена, Конни разошлась вовсю. Девушка! В ней ключ к решению всей загадки! Старуха чувствовала, что теперь ее мысль сбросила с себя все оковы и обрела свободу. Нужно немедленно послать в Гонконг Тоби Эстерхейзи, нужно установить ее адрес, сфотографировать ее, проследить, что она делала до сих пор и чем занимается сейчас, нужно обыскать ее комнату! Нужно ввести в дело Сэма Коллинза, немедленно! Ди Салис ерзал на стуле, ворчал, глупо ухмылялся, дымил трубкой и качал ногой, но по крайней мере на этот вечер он потерял способность не соглашаться с Конни. Он даже один раз высказался в том духе, что, мол, найдена естественная тропинка к сердцу всей проблемы, – разумеется, имея в виду все ту же таинственную девушку. Неудивительно, что малышу Фону отчасти передалась их лихорадка. Гиллем уже почти сожалел, что дал волю раздражению во время разговора в парке. Более того, если бы не появились Смайли и Гиллем, которые, как могли, остужали пыл остальных, в тот вечер это временное коллективное помешательство вполне могло бы закончиться какой-нибудь большой глупостью – и одному Богу известно, к чему все это могло привести. В мире секретных служб встречается немало случаев, когда на вполне здравомыслящих людей находило такое затмение рассудка, но Гиллем впервые воочию наблюдал приступ этой болезни.

Итак, только около десяти (или даже немного позже) им удалось составить инструкции для старины Кро, и только в половине одиннадцатого Гиллем, у которого в глазах уже стоял туман, по пути к лифту налетел на Молли Микин. В результате этой счастливой случайности – или, может быть, Молли сама это подстроила, о чем он так никогда и не узнал, – в жизни Питера Гиллема зажглась путеводная звезда, которая и поныне ярким светом горит с того самого дня. С неохотой, как обычно, словно делая ему одолжение, Молли согласилась, чтобы он подвез ее домой, хотя ему было совсем не по пути. Когда они подошли к дверям, она, как обычно, пригласила его на прощание выпить чашечку кофе. Предвидя, что дальше все будет как обычно, – «О нет, Питер, пожалуйста, Питер, дорогой, мне очень жаль», – Гиллем готов был отказаться. Но вдруг что-то в ее взгляде – какая-то спокойная решимость, как ему показалось, – заставило его передумать. Как только они оказались в квартире, она закрыла дверь на ключ и накинула цепочку. Потом все с тем же скромным и недоступным видом она привела его в спальню; и Гиллем был просто ошеломлен тем, как радостно и самозабвенно она ему отдалась.

Прошло сорок восемь часов. В Гонконге был воскресный вечер. Кро опасливо шел по переулку. На город надвинулся туман, сумерки наступили рано. Но на этой улочке дома стояли так тесно, что туману трудно было проникнуть сюда, и он висел на высоте третьего-четвертого этажей, рядом с проводами и веревками, на которых сушилось белье, и, словно пот, ронял горячие дождевые капли, впитавшие в себя всю пыль и чад города. Они со стуком падали на широкие поля соломенной шляпы Кро и на апельсины, разложенные на лотках. Их запах далеко разносился во влажном воздухе. Когда Кро бывал здесь, то он чувствовал, что он – в Китае; здесь, рядом с морем, был тот Китай, который он любил больше всего, и этот Китай просыпался, готовясь к ночному празднику жизни: слышалось пение, автомобильные гудки, заунывный плач, звуки гонгов, голоса торгующихся покупателей и продавцов. Ноздри щекотали запахи кухни, откуда-то долетал металлический перезвон – словно каждый из двадцати разных инструментов вел свою собственную мелодию. Некоторые китайцы просто неподвижно сидели на пороге домов и наблюдали, как этот иностранный дьявол, такой забавный, идет мимо по переулку, стараясь никому не помешать. Кро любил все это, но нежнее всего он любил свои маленькие кораблики – так китайцы называют тайных информаторов, а мисс Уэйфарер, к которой он сейчас направлялся, была классическим, хотя и скромным, представителем таких «корабликов».

Кро глубоко вздохнул, наслаждаясь всеч что знал и любил. Восток никогда не разочаровывал его. Мы их колонизируем, ваши светлости, мы их развращаем, мы их эксплуатируем, мы бомбим и отдаем на разграбление их города, мы ничего не знаем об их культуре и вызываем их крайнее удивление тем бесчисленным количеством религиозных сект, которые существуют у нас. Мы не только оскорбляем их зрение своей уродливостью, монсеньеры, мы оскорбляем и их обоняние – запах круглоглазых для них просто невыносим, а мы слишком ненаблюдательны, чтобы хотя бы понять это. И при всем при том, дети мои, когда мы сделали все, что могли, и даже больше, чтобы вызвать их ненависть, мы видим на их лицах все ту же азиатскую улыбку, разве что чуть менее приветливую.

Другие круглоглазые, возможно, не решились бы прийти сюда в одиночку. Члены мафии, живущей на Пике, скорее всего, даже понятия не имели о существовании этих улочек. Жены англичан, укрывшиеся в своих казенных квартирах в британском «гетто» в Хэппи Вэлли, нашли бы здесь все, с чем им труднее всего мириться в Гонконге, куда их забросили судьба и служебная карьера мужа. Нельзя было сказать, что это плохая часть города, она просто не была европейской. Такой, как улицы Сентрал и Педдер в километре отсюда, с электрическими дверьми, со вздохом распахивающимися перед вами и впускавшими вас в царство кондиционированной прохлады. Другие круглоглазые из-за страха, который они непременно испытывали бы здесь, могли невольно бросить на кого-нибудь неосторожный взгляд, который мог быть неправильно истолкован, – а это было опасно. Кро знавал человека, которому в Шанхае за такой взгляд пришлось заплатить жизнью. А взгляд Кро неизменно выражал дружелюбие, он всегда и во всем всем уступал и держался очень скромно, а когда останавливался, чтобы сделать покупку, первым уважительно и всегда уверенно здоровался с продавцом на своем плохом кантонском наречии. Он не спорил и платил высокую цену, соглашаясь с тем, что так и положено, раз он принадлежит к низшей расе круглоглазых.