Продолжение «Тысячи и одной ночи» - Жак Казот

приготовить собственными руками все кушанья, которые подадут вечером, и как никогда придирчиво колдовал над их вкусом, желая угодить своей невесте.

Время пролетело незаметно, солнце завершало свой путь. Симустафа отправился в баню, потом надел великолепный наряд, подчеркивавший его природные достоинства. Любовь и желание светились в его глазах — одним словом, в нем соединилось всё, что нужно для счастья самой нежной и робкой возлюбленной.

Ночь уже накрыла тенью Багдад, и Симустафа приказал зажечь светильники и подавать на стол. Великолепное угощенье манило и запахом своим, и видом. Четыре раба отправились исполнять указания Джемаля, а сам он, сделав вид, что следует за ними, занялся другим делом: полетел во дворец Харуна.

Ильсетильсона печалилась, не дождавшись вестей от Симустафы, Намуна, ворча и хмурясь, улеглась спать, а слуги и евнухи собирались весело провести ночь, как вдруг их обуяла немощь: языки начали заплетаться, ноги подогнулись, и они повалились на подстилки и подушки. Стражников тоже одолела сонливость. Царица джиннов погрузила весь дворец в сладкий сон.

Как только Морфей осенил всех своим маковым цветом{160}, посланник воли Сетель Педур, поставленный на службу Симустафе, бесшумно подхватил царевну и перенес в приготовленные для нее покои.

Пламя в лампах заколыхалось от страшного дуновения ветра, возвестившего появление джинна. Он уложил Ильсетильсону на брачное ложе и, став видимым, обратился к Симустафе:

— Повелитель! Все ли приказания твои я исполнил?

— Где женщины-прислужницы для царевны?

— Не беспокойся, — ответил джинн. — Изволь пройти в соседнюю залу, и они не замедлят предстать перед тобою.

Симустафа вышел за дверь, и тут же его ослепил пылающий и переливающийся шар. Мало-помалу сияние угасло, и на его месте возникли шесть девушек, чья красота не уступала богатству их одеяний. Каждая держала в руках музыкальный инструмент. Не успел юноша рассмотреть невольниц, как все они склонились перед ним с глубоким почтением. Он приказал Джемалю заняться новыми рабынями царевны, а сам вернулся в опочивальню и закрыл за собою дверь.

Прекрасный трактирщик приблизился к той, обладать которой желал всем сердцем, и она показалась ему более чем достойной тех жертв, что он принес ради нее! Симустафа сгорал от страсти и хотел было разбудить свою возлюбленную, но она спала так мирно и блаженно, что юноша не осмелился нарушить ее сладкий сон.

— Увы! Кто знает, может, я никогда не сумею сделать ее такой же счастливой, как теперь, когда она видит чудесные сны!

Он всё же не удержался и нежно поцеловал розу ее уст: магия любви разрушила чары джинна, и Ильсетильсона открыла глаза.

— Ах, какой прекрасный сон! — воскликнула она.

— Это не сон, — заверил ее Симустафа. — Ты здесь у того, кто вот-вот станет твоим мужем.

— Моим мужем! — Ильсетильсона не знала, что и подумать о таком чуде. — Но как же это возможно?

— Не тревожься, царица души моей. Волей Неба мы предназначены друг другу. Сегодня нас соединит неведомая тебе и почти неведомая мне сила, она свяжет нас на всю жизнь. Но прежде чем дать торжественную клятву, узнай о судьбе Симустафы, ибо ты видишь перед собою наследника великого Гильмара, царя Индии{161}.

С этими словами юноша снял чалму: на лбу его сверкал ослепительный адамант, голову охватывал тонкий венец, усыпанный жемчугом и драгоценными каменьями, а на нем были начертаны такие слова: «Дар халифа Харуна ар-Рашида дорогому Симустафе, сыну его брата Гильмара, великого царя Индии».

Какое открытие для нежной Ильсетильсоны! Ее страсть не могла стать больше, но теперь к ней добавилась гордость. Удовлетворенные честь и самолюбие сделали полным счастье, которое, казалось, зависело только от любви.

Симустафа, со своей стороны, радовался, что может избавить царевну от сомнений и угрызений, вызванных тем, что она выбрала простого трактирщика.

— Но что заставило тебя, — спросила дочь халифа, немного придя в себя, — опуститься до ремесла, которым ты занимаешься?

— Всему причиной моя любовь, — ответил царевич. — И теперь нам остается лишь взять в свидетели нашего союза небесные создания, не дожидаясь, пока родители наши скрепят его своим согласием.

— Пусть Мухаммад, все светила небесные и Звезда Семи Морей, — хором сказали влюбленные, скрестив руки на груди и низко поклонившись, — станут свидетелями наших клятв! Лишите нас вашего божественного покровительства, если мы нарушим священные обеты, что приносим в этот день и час!

Небо ответило на это воззвание громом, невидимая рука погрузила всё в темноту, лампы погасли, и влюбленные остались одни.

Тишина и темнота царили довольно долго, но в конце концов Ильсетильсона, которой не терпелось узнать в подробностях историю своего возлюбленного, спросила, зачем он скрывал свое высокое происхождение, ведь родителей их связывала давняя дружба и государственные интересы, и все обстоятельства эти должны были, как ей казалось, благоприятствовать весьма выгодному союзу персидской царевны и наследника индийского престола.

— Положение наше, — ответил Симустафа, — отдаляло нас друг от друга гораздо больше, чем можно вообразить. Среди всех царевичей, претендовавших на руку твою, я был, пожалуй, первым, ибо наш брак не только подходил халифу во всех отношениях, но и был подготовлен давней и прочной дружбой его с моею семьей. Когда-то мы были язычниками, но благодаря упорству и дальновидности Харуна, наместника Божьего и правой руки Великого Пророка на земле, мы изучили и поняли божественный Коран и познали истину…{162} Мудрый повелитель правоверных направлял нас, словно добрый отец, и Гильмар, родитель мой, беспрестанно говорил с моей матерью о благодеяниях Харуна и о своей привязанности к нему… «У халифа такая прекрасная дочь, — повторял он. — Ах, если бы он согласился отдать нам в невестки прекрасную Ильсетильсону! Многие цари напрасно просили ее руки, он любит дочь столь нежно, что никогда не захочет с нею разлучиться». Разговоры эти взволновали мою душу, я думал только о тебе. Отец пригласил ко двору персидского мудреца по имени Беналаб. Обладая редкими познаниями, он занимался моим образованием и в то же время, развивая ум, взрастил в моем сердце ростки добродетели… Порою Беналаб покидал меня ради изысканий, связанных с наукой, которой он себя посвятил. Он собирал травы в горах Армении, а родители мои продолжали восхвалять твою красоту и таланты, сожалея о том, что их мечте о прекрасном нашем союзе не суждено сбыться. Они уже начали склоняться к тому, что надо присмотреть мне другую жену. Я удалялся в свои покои в неописуемом волнении. И однажды, едва я уснул,