Последний рай. Черные острова - Милослав Стингл

одна культура могла вырасти из другой, эта последняя должна предшествовать ей по времени. Самое же раннее время появления человека на Рапануи, выявленное Хейердалом с помощью метода радиоактивного углерода С14, — 380 год. А тиауанакская культура возникла в Перу лишь в середине VIII века! Наряду с тиауанакскими статуями Хейердал особенно большое сходство видит между постройками древних аху типа Винапу, возведенных из камня, и каменными стенами строений столицы империи инков — города Куско. Но и здесь много несоответствий. Стены своих строений инки возводили из огромных каменных блоков, в то время как рапануйцы клали лишь тонкие каменные плиты и пространство между ними заполняли щебнем. Кроме того, строения из каменных блоков в Перу появляются лишь где-то около пятнадцатого века, тогда как создание аху Винапу датируется серединой девятого.

Вождем белых «завоевателей» Полинезии будто бы был Кон-Тики Виракоча. Однако Виракочу перуанские индейцы начинают чтить лишь в восьмом веке, в то время как заселение острова Пасхи, по данным самого Хейердала, произошло самое позднее в четвертом. Напрашиваются вопросы: как могли «белые индейцы» принести на Рапануи тиауанакскую культуру за пять столетий до того, как она возникла? Каким образом храмы на острове Пасхи перуанцы стали строить своим способом на семьсот лет раньше, чем он был применен в Перу? И, наконец, как мог Кон-Тики Виракоча привести на Рапануи своих соратников в четвертом веке, в то время как на родине его культ утвердился лишь в восьмом?

Тур Хейердал, который пробудил у меня интерес к Океании, ее истории и культуре, должен еще многое объяснить читателям. Ибо в противном случае он даст возможность своим оппонентам присоединиться к мнению американского археолога Сагса, который в своей книге о Полинезии, отмечая несоответствия во временной последовательности теории Хейердала, приравнивал их к утверждению о том, что «Америку открыл в последние годы Римской империи король Генрих VIII, привезя примитивным туземцам автомашину «форд».

Теория Хейердала действительно не нашла поддержки среди специалистов. Это, естественно, не может служить доказательством ее неправомерности. Более того, для сотен тысяч читателей его книга «Аку-Аку» является единственным авторитетным объяснением, которое отвечает на все вопросы острова Пасхи.

В конце своего путешествия по Рапануи с книгой Хейердала в руках я хочу вернуться к тому, что, как мне кажется, может стать наиболее верным ключом к раскрытию древних тайн острова — к странным текстам, написанным на ронго-ронго. Кстати, Хейердал и здесь видит доказательство американского происхождения первых рапануйцев. Точно так же как Хевеши, увидевшему на «говорящих дощечках» слонов и обезьян, Хейердалу один знак показался похожим на почитаемую перуанцами птицу — кондора, другой — на пуму.

Из «Аку-Аку» я узнал даже, что Хейердал достал на острове Пасхи целую тетрадь, исписанную ронго-ронго, причем — некоторые глифы были даже переведены на латынь!

Казалось бы, за годы, прошедшие со времени этого открытия, норвежский мореплаватель сумеет с помощью своей тетрадки прочитать надписи на рапануйских «говорящих дощечках». Однако этого не случилось. И снова не остается ничего иного, как задать вопрос: почему?

В то время как всемирно известный путешественник приобрел тетрадь, исписанную ронго-ронго, на другом конце планеты — в Тюбингене, а потом в Гамбурге — расшифровкой этой письменности занялся человек, ранее никому не известный. Звали его Томас Бартель.

Девизом работы о письменности острова Пасхи, которую он позднее издаст, Бартель взял слова Фрэнсиса Бэкона: «Истина возникает скорее из ошибки, чем из хаоса». Ошибок же в сообщениях Меторо, Уре Вае Ико и Томеники было немало. Бартель прежде всего сделал то, чего никто из предшествующих исследователей таинственного ронго-ронго не сделал или сделать не мог: собрал все репродукции рапануйских «говорящих дощечек», — снова описал знаки и систематизировал их, пронумеровав каждый.

Однако от каталога до расшифровки путь неблизок. И все же Бартелю многое удалось. Он нашел длительное время считавшиеся утерянными рукописные материалы Тепано Жоссана. Позже ему удастся доказать, что Меторо, помогавший епископу, действительно кое-что знал о письменности острова Пасхи. Но читал он «говорящие дощечки» примерно так, как овладевший азбукой школьник — учебник для студентов вуза.

Весь путь, по которому шел Бартель, в точности неизвестен. Мы знаем, однако, результаты, «которые принес этот многолетний кропотливый труд.

Во-первых, что это, собственно, за тип письменности — ронго-ронго? Это ни в коем случае не примитивная пиктография в картинках, которая встречается у некоторых племен американских индейцев. Рапануйцы использовали около ста двадцати основных элементов, которые можно было соединять в полторы-две тысячи составных знаков. При этом надо было руководствоваться весьма строгими правилами. Сейчас уже ясно, что в письменности ронго-ронго преобладали идеограммы, которые можно было читать только однозначно. Так что большинство составных знаков имело точный смысл, а в некоторых случаях и несколько значений. В разговорной речи одно слово, как правило, имело два или более значения.

Ронго-ронго давала возможность выражать и абстрактные понятия, так как некоторые вещи обозначались символами. Цвета, например, заменялись названиями предметов или животных, для которых характерна данная окраска. Красный цвет в ронго-ронго символизирует ману кура — птица с ярко-красным оперением, желтый — ренга — желтоватый — корень растения куркума лонга.

На ронго-ронго можно обозначать и сверхъестественные существа. Например, для написания имени бога Меке Меке использовался рисунок человеческого черепа. Бартель обнаружил также, что некоторые слова в ронго-ронго заменены мета-форами, иногда поистине поэтическими. Так, для обозначения перворожденного сына употреблялся знак «драгоценность», женщины — «цветок».

Однако при дешифровке ронго-ронго выявились и слабые места этой письменности. Отсутствуют, например, какие бы то ни было грамматические частицы. Поэтому связное предложение — с помощью этой письменности составить невозможно. Кроме того, рапануйские писаря любили пользоваться «экономным письмом», искусственно укорачивая текст.

Когда первые исследователи приступали к расшифровке рапануйской письменности, они спрашивали себя, на каком все же языке написаны тексты. Сегодня мы уже знаем ответ и на этот важный вопрос. Это, вне всякого сомнения, полинезийский язык, очень сходный с современным рапануйским.

И вот теперь, когда мы хотя бы частично понимаем тексты «говорящих дощечек», можно поставить самый важный вопрос: о чем, собственно, говорят кохау ронго-ронго? Ответ меня в значительной степени удивил. Здесь, в Полинезии, огромная роль приписывается родословным и историческим описаниям. Следовало ожидать, что им и будут посвящены тексты «говорящих дощечек». В действительности же большинство их содержит указания на то, как проводить обряды. Многие кохау представляют — собой своеобразный краткий песенник, пособие для исполнения отдельных религиозных гимнов и даже целых циклов. Встречаются также и чисто религиозные тексты. Их изучение привело к новому удивительному открытию — в те времена, когда — создавались кохау ронго-ронго, на