Мальчик с голубыми глазами - Джоанн Харрис

— Черт возьми, я эти фрукты просто ненавижу! — вдруг воскликнул он.

Последовала еще одна долгая пауза, во время которой Эмили, закрыв глаза, мечтала об одном: пусть этот мальчик поскорее уйдет. «Мама права, — убеждала она себя. — Он не такой, как я. И потом, он даже не пытается сделать вид, что хорошо ко мне относится. Однако…»

Все-таки она не сдержалась и задала вопрос:

— На что это похоже?

— Что, фрукты продавать?

— Ну, это… то, что ты делаешь. Когда чувствуешь вкус и запах слов. Я не знаю, как это называется.

Он снова затих, но затем попытался объяснить:

— Я ничего не д-делаю. Это как… это просто есть во мне. Само откуда-то взялось. Как и у тебя, насколько я понимаю. Сначала я что-то вижу или слышу, а потом у меня возникает… ощущение. И не спрашивай почему. Это все очень странно. И не очень-то приятно…

Опять повисла тишина. Тем временем гул голосов в зале прекратился, и Эмили догадалась, что кто-то собирается держать речь.

— Тебе еще повезло, — заметил Би-Би. — У тебя настоящий дар. Он делает тебя особенной. А у меня… да я без него хоть с завтрашнего дня могу обойтись. И потом… у меня часто бывают головные боли, вот тут болит…

Одну ладонь он приложил Эмили к виску, вторую — к ямке на ее шее под затылком. И она почувствовала, как он весь задрожал, словно ему и впрямь стало больно.

— Каждый считает, — продолжал он, — что ты либо с-спятил, либо еще что похуже, или просто притворяешься, пытаясь привлечь к себе внимание. Вот мне интересно… Может, и ты считаешь, что я притворяюсь?

Секунду она колебалась, потом промямлила:

— Ну, я не знаю…

И снова раздался его невеселый смех.

— Вот и ты туда же! — И вдруг тот запертый в его душе гнев словно погас под бременем ужасной усталости. — Мне и самому стало казаться, что я притворяюсь. А доктор Пикок… ты не вини его. Я ведь о чем толкую? Вот они утверждают, что это дар. Только зачем он? Твой дар — это да, это я понимаю. Видеть цвета, когда ничего другого не видишь, рисовать музыку… Это, ч-черт побери, настоящее чудо! А у меня? Ты только представь, каково мне — каждый д-день т-такое испытывать? — Теперь он снова стал сильно заикаться. — А в некоторые д-дни т-так п-плохо бывает, что я д-даже д-думать с-с-с трудом м-могу. Ну и зачем мне это? Для чего?

Он умолк; Эмили слышала, как хрипло он дышит. Затем он снова заговорил:

— Раньше я надеялся, что есть какой-то способ излечиться. Что если я пройду все тесты, то доктор Пикок найдет какое-нибудь средство и избавит меня от этого. Но такого средства нет. И это ощущение проникает повсюду. Во все. В телепередачи. В кинофильмы. От него невозможно ни убежать, ни спастись. Точнее, от них…

— От запахов?

— Да. От запахов.

— А я? — поинтересовалась Эмили. — У меня тоже есть… особый запах?

— Конечно есть, Эмили, — ответил он, и теперь в его голосе прозвучат слабый намек на улыбку. — Эмили Уайт пахнет розами. Точнее, той розой, что растет у самой стены в дальнем углу розария. Доктор Пикок сказал, что она называется «Альбертина». Вот чем пахнет твое имя.

КОММЕНТАРИИ В ИНТЕРНЕТЕ

JennyTricks: (сообщение удалено).

blueeyedboy: (сообщение удалено).

JennyTricks: (сообщение удалено).

Albertine: Ну спасибо вам…

ВЫ ЧИТАЕТЕ ВЕБ-ЖУРНАЛ BLUEEYEDBOY

Время: 04.29, вторник, 12 февраля

Статус: ограниченный

Настроение: хорошее

Музыка: Genesis, The Lady Lies

И в то самое мгновение я понял: она притворяется. Ей еще и восьми нет, а она уже оказалась умнее их всех — тех, кто устроил кипеж в прессе, тех, кто считает, что создал ее.

— На что это похоже?.. То, что ты делаешь?

Даже тогда она была прекрасна. Кожа точно ванильное мороженое, и эти мягкие темные волосы, и эти глаза Сивиллы. Хорошее питание и воспитание — вот и кожа хорошая. Ну а благородное происхождение чувствовалось у нее в каждой черте: лоб, скулы, запястья, шея, ключицы — все точно резцом выточено и совершенно обворожительно. И тем не менее…

— На что это похоже?.. То, что ты делаешь?

В противном случае она бы никогда так об этом не спросила. Нет — если бы сама говорила правду. Такие вещи мы ощущаем остро, они глубоко врезаются в наше восприятие, словно бритва в кусок мыла; их невидимые острия оставляют в душе такие же глубокие порезы, как красота. Ее красота.

И та ее ложь лишь подтверждала мою правоту, но я уже понял, как неразрывно она со мной связана. Мы оба товарищи по духу, оба обманщики, оба вечные плохие парни — во всяком случае, в душе. И не имело смысла уточнять, когда я смогу — если это вообще возможно! — снова ее увидеть. И с обычным-то ребенком было бы достаточно трудно устроить тайное свидание, а уж с этой слепой девочкой, ставшей теперь знаменитостью… У меня не было ни малейших шансов.

Вот тогда-то и начались мои сны и мечты. Никто ведь ничего по-настоящему не объяснил мне ни насчет гормонов и взросления, ни насчет секса. Для женщины, имеющей трех сыновей-подростков, мать проявляла поразительную стыдливость в подобных вопросах, и, когда пришло время, большую часть сведений я получил от братьев, этакое просвещение вдогонку, так что по-настоящему я вовсе не был готов к притягательности реального опыта.

Повзрослел я довольно поздно. Но в ту весну, словно мстя кому-то, я стремительно наверстывал свое отставание. Я вырос сразу на три дюйма, кожа моя очистилась от прыщей, и я вдруг очень резко и даже как-то неприятно стал ощущать свое тело. Все органы чувств заработали с предельной интенсивностью — будто мне раньше их чрезмерной активности не хватало! Порой, проснувшись утром, я бывал сильно возбужден, в том числе и сексуально, и мне требовалось несколько часов, чтобы успокоиться и прийти в себя.

Настроение тоже менялось чуть ли не ежеминутно — от давящего уныния до нелепого восторга; чувства были обострены до предела; мне отчаянно хотелось влюбиться, прикасаться к своей возлюбленной, целовать ее, ощущать ее тело, познать ее…

Теперь мою жизнь пронизывали новые, очень живые, исполненные страсти сны, которые я записывал в Синюю книгу; эти сны наполняли мою душу стыдом и отчаянием, а также невероятным, каким-то бешеным восторгом.

Найджел еще за несколько месяцев до этого предупредил меня, что вскоре, возможно, мне придется самому стирать свое белье. Теперь я понял, что он имел в виду, и взял его совет на вооружение. Я стал тщательно проветривать комнату и три раза в неделю сам стирал свои простыни в надежде избавиться от пропитавшего их запаха юношеского пота, противного, как вонь сидящей в клетке циветты. Мать никак это не комментировала, но я чувствовал, как нарастает ее неодобрение, словно я виноват и в том, что мне приходится расставаться с детством.