Тени "Желтого доминиона" - Рахим Эсенов

Вскоре Аннамета доставили в Ашхабад, а оттуда в Конгур. Агали Ханлар о чете был предупрежден заранее, супругам отвели добротную мазанку, конфискованную у Атда-бая, самого Аннамета устроили на колхозную мельницу, а Байрамгуль пожелала ткать в артели ковры.

Бывший басмач, глава эшшиханской контрразведки заслуживал, конечно, самой суровой кары, и Аннамет сам прекрасно понимал это. Разумом, но не сердцем. Правда, после долгих бесед с Аширом Тагановым, после того, как наконец встретился с Байрамгуль, в душе его затеплилась надежда: может, помилуют, или, на худой конец, в Сибирь сошлют… И он старался найти себе оправдание, отыскивая его в том, что он сам бедняк, родом из бедной семьи, а за годы службы у Джунаид-хана н его сыновей не накопил ни золота, ни серебра. Не вина его, а беда, что стал слепым исполнителем чужой воли. А незрячий, зная, куда идет, разве видит перед собой дорогу? Так и он. Джунаид-хан, тот знал не только, куда шел, зачем, но и ясно видел свою цель. С руками, обагренными кровью, он шагал по трупам безвинных жертв. Конечно, сейчас легче всего валить на Джунаид-хана, хотя Аннамет вовсе не снимал вины и с себя. Да, он – преступник!

Истина обнажается в сравнении. Но его, Аннамета, преступление по сравнению со злодеяниями Джунаид-хана – песчинка в бархане. А ведь советская власть простила, объявила амнистию самому Джунаид-хану, его сыновьям, приближенным. На первый Всетуркменский съезд Советов, проходивший в двадцать пятом году в Ашхабаде, заявился собственной персоной ишан Ханоу, зловещий духовный наставник Джунаид-хана, и пустил слезу: дескать, он лоялен к советской власти, молодому туркменскому правительству. И его простили. Наверное, новая власть так поступила не от слабости, а от силы и человеколюбия.

Потому она милостиво обошлась и с Аннаметом, дала ему возможность честным трудом искупить вину.

Аульчане старались не проявлять к супругам излишнего интереса. Конечно, им хотелось бы кое о чем расспросить, да остерегались председателя аулсовета, который настрого предупредил не лезть к ним с расспросами. Пусть пообвыкнутся сначала с аулом, его людьми. Конгурцы даже всем миром отремонтировали им мазанку, поставили новый загон для овец. Никто о новой семье толком ничего не знал, но пересуды ходили всякие. Да и супруги пока избегали соседей: то ли стыдились своей внешности, то ли прошлого…

Так они и жили, видясь с аульчанами лишь на работе или случайно. Никто в гости к ним не хаживал и к себе не приглашал. И эта отчужденность, вольная или невольная, затянулась надолго. Вроде и не жили они в ауле, вроде не было их вовсе. Такое отношение односельчан становилось в тягость Аннамету, человеку от природы общительному. И он, болезненно переживавший людскую холодность, знал, что земля слухом полнится: «А этот Аннамет не такой уж безобидный, каким с виду кажется, говорят, это он нашего Тагана убил. И нос-то ему красноармейская сабля в бою отхватила…» Невмоготу стало дальше Аннамету, и однажды, встретив Агали Ханлара, пожаловался:

– Не жизнь, а пытка, прямо тебе скажу… На почести не рассчитываю. На свадьбу, на той не приглашают – дело хозяйское. Насильно мил не будешь. Обидно, что о поминках нам ничего не говорят. Будто нас нет. Вроде мы и не люди…

– Народ у нас добрый, отзывчивый, – Агали Ханлар пожал плечами. – Да вот только басмачи больно измывались над конгурцами. Свежо все в памяти…

Как-то поздним осенним вечером притащился к супругам дряхлый старик. Отдышавшись, прошамкал беззубым ртом:

– Лет семь назад моя сестра потеряла своего единственного сына… Сестра все не могла по-человечески справить сыну поминки. У бедняка, если мешок найдется, зерна нет, зерно появится – мешок не найдется. А тут колхоз помог. Завтра решили поминки справить. Приходите, помяните нашего родича.

Утром следующего дня Аннамет собрался пораньше, чтобы помочь в приготовлениях к поминкам, но Байрамгуль вдруг раздумала.

– Ты уж сходи один, – сказала она мужу. – Одного безносого и на десять аулов много, а тут два безносых в один дом придут.

В душе он согласился с женой, пошел один. Старики обрадовались Аннамету – его ранний приход оказался кстати. Кто-то из родичей, обещавших помочь, заболел, и Аннамет с охотой взялся за дело – носил воду из речки, мыл казаны, соорудил под ними очаг, развел огонь, и в полдень, после прихода аульчан, поминальную баранью чорбу уже разливали по большим деревянным чашкам, разносили гостям. Аннамета сменил какой-то разбитной парень с черпаком и, налив ему доверху чорбы в большую пиалу, выдолбленную из тальниковой коряги, сказал:

– Иди, брат, отдохни, – парень кивнул на сидевших вблизи двух мужчин. – Садись вон с ними, поешь.

Аннамет, поставив пиалу на домотканый дастархан, посередине которого лежали куски разломанного чурека, присел на кошму. Произнеся традиционный зачин «биссмила», протянул руку за хлебом и молча принялся за еду. Он не заметил, как один из сидевших рядом мужчин поднялся, перешел в глубь двора и подсел к другой группе, разместившейся под развесистым тутовником. Аннамет осознал это попозже, когда подали чай и он попытался заговорить с оставшимся – парнем лет двадцати. Тот не ел, а больше буравил глазами Аннамета, который, сразу же почувствовав на себе взгляды парня, подумал: «Потешно… Поди, никогда с таким уродом не сидел. Вот и разглядывает».

– Да озарится светом загробный мир усопшего, – благочестиво произнес Аннамет слова из Корана. – На каком году жизни пред ним отворились врата Аллаха?

– Мовлям был чуть старше меня, – задумчиво ответил парень. – Обидно, что не своей смертью умер бедняга. Погиб. И убил его такой же… – Глаза юноши вспыхнули гневом, на скулах взбугрились желваки.

Тугой ком обиды подступил к горлу Аннамета, мешая дыхнуть, но он тут же подосадовал на себя. Как мог запамятовать об этой нашумевшей в Каракумах истории? Как мог забыть?!

Аннамет поднялся и, словно побитый, вышел со двора. Вслед он слышал, как озорной мальчишеский голос бросил:

– У-у-у, калтаман[18]безносый!

Взрослые прикрикнули на мальчишку, но ничего этого не слышал Аннамет, терзавшийся лишь одной мыслью: «Когда это кончится, когда?» Он не винил никого, кроме себя одного. На другой день Аннамет отыскал Агали Ханлара, отозвав его в сторонку, сказал:

– Спасибо тебе, уважаемый Агали, что приютил, хлебом-солью поделился…

– Ты не меня, советскую власть благодари…

– Говорят, заику выслушай до конца, – криво усмехнулся Аннамет. – Видать, не жить мне в вашем ауле. Не съехать ли мне отсюда? Я сам виною всему и никого в том не виню…

– Погоди, – добродушно забубнил Агали Ханлар. – Не горячись! Я знаю, что случилось на поминках… Пойми и ты… Басмачи так осточертели дайханам, что иные ненависть к ним вымещают на тебе. Одни потеряли отца или брата, другие сына или дочь… Такое не скоро забывается.

– Поэтому будет лучше, если я уеду из Конгура.

– А куда? Да ты во всей Туркмении не найдешь аула, уголка, где бы люди не проклинали басмачей. Да и разве от себя спрячешься?