Тени "Желтого доминиона" - Рахим Эсенов

– Рядом с ним никого пуля и не царапнула…

Двое кавалеристов привезли носилки, и они же, спешившись, понесли тело Щербакова. Бойцы сменяли друг друга, осторожно неся своего бездыханного командира, а Таганов, опустив поводья коня, медленно ехал за ними. Позади шла колонна, убитая горем и нелепостью потери.

Ашира захлестнуло запоздалое чувство признательности к этому русскому человеку, с которым он, Таганов, был знаком давно, но очень многое о нем узнал лишь в последнее время. Да такое, что диву дался… Сроду не подумал бы! А с виду – скромный, молчаливый, чуть угрюмоватый.

Незадолго до выступления эскадрона Щербакова в Каракумы созвали собрание. Это была первая в жизни Таганова партийная чистка. В те годы нужда в таких собраниях была превеликая – мало ли в ряды большевиков пробиралось классовых врагов, и периодические чистки помогали вовремя разоблачать чуждые элементы, избавляться от них. Сергею Щербакову, как командиру, первому стали задавать вопросы.

– Чем вы занимались в восемнадцатом – девятнадцатом годах? – спросил полный лысоватый мужчина в очках, работавший в отделе кадров республиканского ГПУ. – В анкете у вас эти годы почему-то опущены.

– Выполнял задание асхабадского подпольного комитета партии большевиков… В горных аулах Копетдага, в тылу английских и деникинских войск.

– А конкретнее?

– Долгая это история… Если вкратце, то переправлял из Асхабада, так раньше Ашхабад называли, в районы Западной Туркмении нелегальную большевистскую литературу. Тогда почти весь Туркменистан находился под властью англичан, белогвардейцев и буржуазно-националистического правительства. Так вот, я, как и мои товарищи, большевики-подпольщики, вел среди местного населения агитационную работу, распространял листовки и литературу.

– Позвольте, – снова поднялся с места кадровик, – на каком же языке вы вели среди туркмен агитацию?.. На русском, что ли?

– Нет, на языке местного населения, – безукоризненно по-туркменски ответил Сергей Щербаков и на том же языке продолжил: – Вы, наверное, не обратили внимания на мою автобиографию. Там написано, что отец мой военный фельдшер, из русских поселенцев, которых еще царь сослал в горы Копетдага. Я же сызмальства был среди бедной туркменской детворы! С семнадцатого года – член партии большевиков.

– Разрешите мне! – к столу президиума прошел Касьянов. – Я очень хорошо знаю товарища Щербакова и могу поручиться в его преданности нашему революционному делу. В восемнадцатом году его могла схватить белая контрразведка и расстрелять. Ведь деникинцы арестовали его отца, охотились и за Сергеем, но их спасли, укрыли туркмены. В девятнадцатом, когда в горах Копетдага свирепствовали деникинские каратели, Щербаков и Аллаяр Курбанов, вождь племени геркез, создали из туркмен и местных русских поселенцев партизанский отряд. Аллаяр-ага стал командиром, а товарищ Щербаков – комиссаром отряда. Мы знаем, что красные партизаны не давали врагам житья, срывали заготовку провианта и фуража, не раз вступали в открытый бой с деникинцами и одерживали победы. Это мне хорошо, достоверно известно, ибо я тогда командовал разведотрядом штаба красных войск Закаспийского фронта. Это в ту пору, когда к нам, лично по заданию Ленина, приезжал Валериан Куйбышев. Партизаны были нашими проводниками в тылу белых, освобождали с нами Сумбарскую долину и с частями красных войск осаждали Красноводск, дошли с боями до самого Каспия. И после Гражданской товарищ Щербаков не сошел с боевого коня, не оставил строя – добивал остатки банд, сколоченных английскими интервентами и белогвардейцами… На наших глазах он стал чекистом, и дай бог каждому быть таким отличным работником, замечательным товарищем, неподкупным и честным. Это – настоящий большевик, подлинный интернационалист. Словом, правильный он человек, товарищи!

Неизменную душевную теплоту Сергея Щербакова, его любовь к людям Ашир Таганов испытал не единожды. У Щербакова всегда находилось теплое, сердечное слово, чтобы поговорить с человеком, приободрить его. Стоило только Аширу встретиться с ним в Ташаузе, как Щербаков первым делом расспросил его о матери, о сестренке Бостан, о нем самом, о Конгуре, не забыл и о Джемал… А он, Ашир, озабоченный делами, не нашел ни времени, ни нужного слова, чтобы расспросить своего учителя о его здоровье, о семье, братьях… Отчего так? Почему, когда близкий и дорогой нам человек жив, мы можем подолгу не общаться с ним, даже не видеть его неделями, порою месяцами, хотя это так нетрудно? А вдруг теряя его, терзаемся, что не отдали ему и толику своей душевной теплоты, даже не сумели найти и вовремя сказать простые, нужные слова, которые могли бы доставить ему радость, хоть на миг обогреть его сердце. Почему?.. И почему надо было посылать в этот бой именно Сергея Щербакова? Разве мало других, кто меньше его заглядывал в лицо смерти?

В голове Ашира Таганова эта мысль мелькнула и исчезла, а Иван Касьянов, как-то приезжавший из Москвы, думал об этом давно. Может, хватит Сереже воевать, может, не стоит посылать его в новые бои с басмачами… Ведь навоевался за десятерых – и в Империалистическую, и в Гражданскую. А сколько раз он уходил от рук карателей-деникинцев, выслеживавших в горах Копетдага партизанский отряд. И в этом решении Касьянова, большевика и чекиста, была своя, выстраданная годами войны, смертей, лишений и страданий правда, честная, человеческая. Такие, как Сергей Щербаков, прошли свой тернистый путь, пронеся на плечах нелегкий крест. Так неужели надо снова искушать судьбу и вновь идти под пули?..

Когда Касьянов вызвал к себе Сергея Щербакова и будто ненароком, издалека, завел задуманный разговор, то сразу понял, что ошибся, – Щербаков упрямо мотнул обритой головой:

– Нет, Иван, не уговоришь меня! Мое место в Каракумах. И не потому, что крови хочу, что есть жажда покомандовать, повоевать еще. Будь проклята эта война и все те, кто ее выдумал… Понимаешь, мне до слез жалко молоденьких красноармейцев. И этих розовощеких российских парней из Саратова, и юных малаев – парней из Башкирии, из Татарии, едва научившихся шашкой вертеть. Необстрелянные они, как воробышки, пороху не нюхали. Ведь сгинут в песках, пачками лягут под басмаческими пулями… Сколько слез по ним будет! А им только жить да жить! А буду я рядом с ними – многих уберегу…

Касьянов не стал дальше продолжать беседу, даже устыдился своих мыслей: иного ответа от Сергея Щербакова он, собственно, и не ожидал. Но Ашир Таганов об этом разговоре своих наставников и не подозревал…

На другой день из Ашхабада на похороны Сергея Щербакова прилетели Чары Назаров, ответственные сотрудники ГПУ республики, друзья и старые товарищи погибшего.

Таганов мучительно раздумывал, как быть дальше, как без потерь, на худой конец малой кровью, заманить Халта-шиха и уничтожить его банду. Куда двинет теперь Халта-ших, обозленный неудачей? Но он вдруг снова дал знать, что хочет переговорить с властями, однако никого не присылал: юлил головорез, явно ждал подмогу от Эшши-хана, затея которого с племенем ушак провалилась.

Оттесненный в пустыню, отрезанный от постоянных источников информации, продовольствия и фуража, окруженный недовольными, даже обозленными сообщниками, – что предпримет Халта-ших? Затаится или пойдет на очередную авантюру, попытается прорваться? Нагло, средь бела дня, сжигая аул за аулом, убивая всех, кого встречает на пути… Так часто поступали басмачи.