Андрей Рублев - Валерий Сергеев

Но, изображая этих ангелов, смотрели на них как бы глазами ветхозаветного старца. Правда, иногда старались намекнуть на их единство, нераздельность одинаковыми положениями фигур, точной повторенностью одежды, жестов, выражений лиц. Иной раз и надписывали над головами ангелов слова, поясняли: «Отец», «Сын», «Святой Дух». И все же это были скорее лишь иллюстрации описанного в Библии события. Они изображали внешнее действие в его бытовых подробностях, а не смысл, не идею.

Андрей Рублев явит себя в «Троице» выдающимся мыслителем, «всех превосходящих в мудрости», человеком высокой культуры. Икона, которую он сейчас создавал, окажется безграничной и многогранной по содержанию. Ее поймут и примут как заветно близкое и его современники, а затем и многие поколения людей.

Нетрудно было понять по книгам, как мыслило себе это учение самораскрытие триединства людям.

…Три лица, или три ипостаси, но Бог един — как вместить эту тайну человеческому сознанию? Это так же трудно, как постигнуть идею о бесконечности пространства или вечности времени. Единое в трех лицах, и нераздельных, и неслиянных?.. И как знак этой тайны — невозможное для разума равенство между двумя числами — единицей и тремя.

В поисках наиболее прозрачного образа триединства древние авторы нередко прибегают к световой символике: «Просиял свет святой Троицы, подобный „тресветлому солнцу“». Три источника света, а свет один. Воспринимается единство, но единство составляет Троицу.

Да, набрасывая первоначальный рисунок, Андрей знал — здесь не будет ничего, что бы отвлекало от главного. Останутся самые необходимые приметы древнего рассказа: и дом слева, и древо — образ дубравы, и гора. А впереди, ближе к зрителю — три обращенных друг к другу в тихой беседе ангела. Но не станет он изображать подробности гостеприимства, домашнее, обыденное. Будет собственно Троица — образ единства и жертвенной любви.

Дни проходили за днями. Тихо и уединенно работал Андрей. Икона наполнялась, расцветала красками. Сияло на ней золото — образ вечного, несотворенного света. Такими же золотыми сделал Андрей нимбы и венцы вокруг голов ангелов[54]. И это тоже знак: «Венцы обкружным очертанием… яко круг ни начала, ниже конца имать, так и Бог безначален и бесконечен». Золотой отблеск этого света положил Андрей и на крылья ангелов, которые знаменуют их свойство — «самодвижное и простирательное и земным непричастное». В руках каждого из них он изобразил посохи странников. Это образ одинаковой у всех лиц Троицы власти и силы: «Действенное, самовластное и сильное». Еще в рисунке виден был замысел Рублева — показать связанность трех ипостасей, их единство и цельность в общем бытии. Округлены очерки наклоненных друг к другу фигур. Крылья их соприкасаются легким волнообразным движением, как бы перетекают одно в другое. Все три фигуры легко вписаны в мысленный круг — все той же «безначальности и бесконечности». Уже в рисунке легким круглящимся этим наклонам вторили очерки горы, склоняющейся за правым ангелом, и дерева позади среднего.

Лица Троицы нераздельны, но у каждого из них, по замыслу Рублева, свое бытие, свое действие в деле созидания мира. Левый ангел — образ Отца. Его волей начинается устроение Вселенной. И палаты позади него не просто дом, а образ «домостроительства». Потом, уже цветом, трепетом то круглящихся, то прямых линий и мазков, благословением слегка приподнятой руки с удивительной тонкостью передаст Андрей эту «начальность», энергийность первой творящей ипостаси. И лицу этого ангела он придаст большую твердость, волю. И сам цвет одежд, «удаляющаяся» прозрачность небесно-лазурного хитона (нижняя одежда), легко светящегося блекло-багряным, светло-зеленым, сине-голубым гиматия раскрывают ту же мысль художника. Средний ангел будет обращен к правому, но голова его, слегка наклоненная, повернута к Отцу. Это Сын, тот, кому предстоит воплотиться, принять человеческую природу, жертвенной смертью на кресте искупить, преодолеть разделение между божественным и человеческим. Во всем его облике согласие из любви к человеку самому стать спасительной жертвой. Это принятие — не подчинение. Он равен во всем Отцу, это его нераздельное со всеми волеизлияние. И в лице сквозь легкую задумчивость тонко передана решимость на подвиг любви и вместе тень размышления о грядущих страданиях. И чтобы не было сомнений, что это Сын, пусть будет одет ангел в одежды, в каких многие столетия писали Иисуса — в темном, багряном хитоне с золотистой полосой на правом плече и лазурном гиматии. А за ним древо, навевающее мысли о древе крестном, «древе жизни». «О треблаженное древо!..» Опущена на трапезу его рука. Он благословляет чашу — образ смерти, страдания. «Смертную чашу испиша…» И сам он, если присмотреться к внутренним очеркам боковых ангелов, как бы помещен в чашу, что напоминает священный сосуд…

И склонится с отблеском тихой печали на лице третий ангел — Дух-Утешитель в одеждах лазоревых и светло-зеленых, цвет которых выразит неотделимость его от двух других. И гора за ним станет образом возвышенного, высокого — «Гopé имеем сердца!»…

Пишет, трудится старый Андрей, размышляет, вспоминает… Троице посвятил всю свою подвижническую, добровольно бедную, трудную жизнь Сергий. В число его последователей, служителей этой идеи много лет назад вошел и Рублев. Теперь в своем искусстве ему представился случай выразить самое заветное, чем жило не одно поколение единомысленных ему людей. Сейчас он, инок Андрей, призван создать икону «в память и похвалу» основателю первого на Руси Троицкого монастыря. В чем сердцевина дела Сергия? Быть может, Рублев знал уже те отчеканенные в одну-единственную строку слова, которые несколько позже попали на книжные страницы… «Да воззрением на святую Троицу побеждается страх ненавистной розни мира сего…» Ненавистная рознь мира и как противостояние ей мысль: в самом замысле бытия заложено единство, которое достигается любовью и готовностью жертвы «за друга своя».

…Исследователи будущего назовут потом «Троицу» Андрея Рублева «призывом к национальному единству русского народа». Вспомнят, что сделал Сергий, в честь которого она написана, для своих современников: и отшельническая жизнь, и монастырское общежительство — пример общего, «вкупе» бытия, и труды его по примирению русских князей, и благословение на решительную битву. Да, конечно, и это… Недаром ведь такая «Троица» явилась «памятью и похвалой» человеку, который принадлежал и во многом определял собой духовную и государственную жизнь светлой, героической эпохи, времени национального подъема Руси, ее воли к единству.

Но смысл и значение «Троицы» Андрея Рублева много шире. Он с гениальным совершенством воплотил в ней мысль о том, что любовь и единство святы, они — основа всего бытия, не искаженная злом идея жизни. Всегда, везде и во всем. И сейчас и во веки веков.

Был день, когда Рублев окончил «Троицу». Несказанным, весенним и тихим сиянием засветились ее краски. Наверное, старый Андрей чувствовал — в этом творении вершина и итог его жизни.

Работы на Маковце были окончены, Андрей с Даниилом вернулись в Андроников монастырь. Разошлась по своим обителям и градам наскоро набранная для срочных трудов дружина. Долго помнили троицкие монахи двух мастеров, которые «духовно братство и любовь к себе велику стяжали». Так писал об Андрее и Данииле по свежим следам событий и по воспоминаниям очевидцев где-то вскоре после 1438 года писатель Пахомий Серб. Из краткого этого упоминания можно уловить, чем привлекали к себе современников два старика художника. То было редкое единство, в котором они «друг с другом зде пожиста».