58-я. Неизъятое - Анна Артемьева

— Нет…

— Значит, любишь меня еще?

— Да, люблю, не могу тебя забыть!

— Садись на велосипед.

Ну, думаю, куда ее отвезти? Знал я одно место, привез ее туда, сделал все, что хотел. Говорю: хочешь еще встретиться? «Да, можно, но мне неудобно…» Ну, думаю, замужняя, чего я буду… Отвез ее до автобуса… И только лет через 40 узнал, что она — агент.

Нет, я ее не искал. Столько времени прошло. Да и зачем она мне? Она уже постарела, наверное, стала некрасивая… А старушки мне не нужны.

После освобождения. Литва, 1955 год

«МОЛИТВЫ НАДЕЖДЫ»

«Это “Молитвы надежды”. Они разные: есть из Библии, есть наши, литовские. Мы их записали в Междуреченске, в лагере. Ксендз диктовал, я писал. Бумагу мы брали от цементных мешков, чернила — из чернильницы, которая стояла, чтобы начальнику заявления писать».

ВИТАЛИЙ БЕЛИКОВ 1924, КУРСКАЯ ОБЛАСТЬ

Во время немецкой оккупации был угнан в плен в Берлин. Бежал, был зачислен в Красную армию. После войны демобилизовался, но в марте 1949-го арестован по доносу однокурсника и обвинен в антисоветской агитации. Приговор — 10 лет лагерей, которые отбывал в Вятлаге (Кировская область). Освободился после 7,5 года по зачетам рабочих дней. Реабилитирован в 1989 году. Живет в Клину.

ПРОПУСК В ЛАГЕРЬ

Пропуск, полученный Беликовым в 1953 году, позволял ему выходить из лагеря без конвоя при ночной работе на лесоповале. «Тут у меня борода, я ее перед освобождением отрастил. Волосы у меня были белые-белые. Незнакомые люди называли меня «дед», а было мне всего 30 лет.

“ Следователь у меня был Анатолий Федорович Баринов. Мне он иной раз орал: «У, вражина, как врезал бы тебе сейчас!» А иной раз по-хорошему: «Как ты в институт поступал? Трудно было?»

Как-то раз зашли к следователю его коллеги, старший лейтенант и капитан с большим альбомом. Баринов бросает допрос и начинает вместе с ними его листать. Оказалось, альбом почтовых марок. У кого-то из обвиняемых при обыске сперли и теперь делят.

А когда следствие заканчивалось, сказал мне: «Дело твое закончено, вот передадут в суд, и я получу за тебя премию, 70 рублей».

Нет, я не была диссидентом. Это в 90-е всех политзаключенных начали делить на жертв сталинского террора и диссидентов. Когда нас посадили, существовали только разрозненные группы, хотя Револьт уже тогда говорил про себя: «Я свободнорожденный и инакомыслящий».

С Револьтом (математик, историк, впоследствии — диссидент, дважды осужденный за антисоветскую деятельность. — Авт.) мы познакомились в 1955 году. Наш роман скоро вылился в нормальную семейную жизнь. Конечно, я очень беспокоилась за него, видела, что рано или поздно его арестуют. Только много лет спустя я поняла, что он совершенно сознательно ходил по лезвию ножа. Револьт хотел попасть в тюрьму, считал это необходимым этапом биографии, ему надо было пострадать (в вину Револьту Пименову вменялось распространение двух подпольных статей: «Правда о Венгрии» и «Венгерские тезисы», где он остро критиковал подавление советскими войсками восстания в Венгрии. — Авт.). Он планировал, что, когда его посадят, я буду носить ему передачи, поэтому старался меня оберегать и ничего не рассказывал, чтобы я меньше знала.

Я тоже не ожидала ареста. Шутила, что если будут хватать всех подряд, как в 37-м, то не убережешься, а если по очереди, то до меня очередь не дойдет. Сейчас я думаю, что какая-то внутренняя логика моей личности предопределяла арест. Почему всех наших друзей допросили и отпустили, а я, которая во время их разговоров бегала между комнатой и кухней по поводу винегрета и бутербродов, была арестована? Со стороны можно сказать, что по глупости. Но это было логично.

Просто в КГБ находили ответы на свои вопросы, когда говорили с другими людьми. А со мной нет.

25 марта (1957 года. — Авт.) я вернулась домой довольно поздно. Обычно Револьт выходил в прихожую, помогал мне снять пальто. А тут появляется какой-то молодой парень: «Вы жена Пименова?» Да, говорю. Прохожу в комнату. Револьт сидит на диване, улыбается вовсю, какой-то незнакомый парень листает его книги…